Домик на Шуе
Шрифт:
Никите Свернигора ничего не пришлось рассказывать нашим пленным о себе. За него это, сбиваясь и перебивая друг друга, проделали Саша и Боря.
Тогда со всех концов обширного сарая стали подниматься люди и пожимать ему руку. Некоторые обнимали его и плакали от радости.
— Не будем терять время, братцы! — сказал Свернигора. — Самый смелый из вас пусть переодевается в одежду часового. У каждого по автомату! И у нас ещё имеется третий автомат в запасе…
— Я переоденусь, товарищ, я!.. — потянулись к нему со всех сторон руки.
И тогда из глубины сарая раздался голос:
— Браток, дай мне переодеться! Я карел! Хорошо знаю финский язык. И стрелять из автомата умею! В 39 году я неплохо бил лахтарей… Я, браток, разведчиком был…
— Проконен, давай выходи сюда! — крикнул ему Саша и повис на плече у Свернигора. — Возьмите Проконена, он у нас самый храбрый и самый сильный.
— Проконена, Проконена! — раздались голоса. — Сашка правильно говорит.
— Проконен, где ты? — крикнул Свернигора. — Выходи сюда!
Из задних рядов карему протиснулся богатырь в красной клетчатой рубахе.
Они крепко и молча пожали друг другу руки.
— Лесоруб? — спросил Свернигора.
— Тракторист, товарищ… Будем пробиваться к нашим? — Проконен сел на землю и торопливо стал расшнуровывать ботинки. — Тогда надо достать ещё два-три автомата. Народу у нас много. Будем пробиваться наверняка!
— Что ты предлагаешь?
— Первым делом напасть на контрольный пункт, он тут у них находится недалёко, захватить у охраны автоматы и винтовки, вернуться сюда и лишь потом пробиваться через Тулоксу.
— Согласен! Толковый план! — Свернигора хлопнул тракториста по плечу. — Давай тогда не терять время! Нам следует ещё штаб тут поднять на воздух…
Проконен переоделся, взял автомат, и они вышли на улицу. На всякий случай Свернигора повесил на сарай замок и закрыл проход в проволочном заграждении: если патруль и обнаружит пропажу часового, то пленники будут вне всяких подозрений.
В это время залпы тяжёлых орудий прогремели в деревне и точно вспышки молнии осветили темноту.
Проснулся я от сильной артиллерийской канонады. Соседняя койка была пуста… Телефонист, как призрак, сидел в своём углу, клевал носом и всё бубнил: «Я — луковица, я — луковица»…
— Где комбат? — спросил я, вставая. — Что случилось?
— Ничего особенного, — сонным голосом нехотя ответил телефонист. — Артиллерия состязается.
— А комбат давно ушёл?
— Давно. Ушёл во второй батальон, к Корневу. Туда и все ушли.
— Ну, так, значит, что-то случилось там?
— Да нет, Свернигора вернулся, поглядеть на него пошли.
Я забрал полевую сумку и направился во второй батальон.
Сухой сосновый лес стоял изрубленный осколками мин и снарядов, во многих местах сожжённый, но в косых, солнечных лучах, а потому был прекрасен и казался тишайшим лесом, хотя всё вокруг гремело и рокотало, от грома артиллерии.
Вскоре позади я услышал топот коней. Это с адъютантом ехал комиссар бригады Емельянов.
Значит, случилось что-то важное, раз Емельянов был на коне! Верхом он ездил в редком, если не в исключительном случае. Обычно же он пешим бродил по ротам и батальонам. Потомственный моряк, толстый, кругловатый, он был забавен на резвом пугливом коне, который, дико выкатив глаза, готов был в любую секунду сбросить его с себя. Но комиссар крепко держался левой рукой за седельную луку, правой небрежно помахивал концом повода.
С подчёркнутой молодцеватостью придержав горячего коня, Емельянов поздоровался, сказал:
— И подумать только, что это за орёл Никита Свернигора! Герой, второй раз герой! Теперь, братец, о нём придётся закатить статью в самой «Правде», теперь уж никаких объективных причин! — Явно не желая вдаваться в объяснения, комиссар обернулся к адъютанту, сказал: — Василий, утро хорошее, прогуляйся до батальона, а мы с капитаном уж поспешим туда.
Василий, молодой чубатый моряк с гордой осанкой и презрительным взглядом, нехотя спешился со своего коня, нехотя вручил мне повод, потом достал из кармана крохотную курительную трубку, сунул её пустую в зубы и, нервно посасывая костяной мундштучок, отошёл в сторону, с нескрываемым любопытством наблюдая, как это «товарищ корреспондент» сядет на его коня.
Не успел я с комиссаром проехать и километр, как из-за поворота дороги показалась большая группа пленных гитлеровцев под охраной… двух мальчиков с автоматами!.. Вслед за ними шло человек тридцать парней и мужиков. Многие из них были вооружены, некоторые — ранены и перевязаны свежими бинтами. Замыкал шествие высокий, плечистый, голубоглазый богатырь в красной клетчатой рубахе. На плече он нёс ведёрную кадку.
Когда мы поравнялись с ним, я приподнялся на стременах и заглянул внутрь кадки. Моему примеру последовал и Емельянов. Кадка чуть ли не доверху была полна свежепросоленными огурцами…
Я рассмеялся, поняв, в чём дело, но комиссар только пожал плечами. Он хотел что-то спросить у меня, но в это время из-за поворота дороги показалась большая толпа краснофлотцев. Впереди шёл Никита Свернигора. Он был без рубахи, в одной тельняшке, и чуть ли не весь был перебинтован. Вид у него был измученный и усталый. Но брови сурово были сдвинуты, сталью отсвечивали глаза, и гневный голос его гремел в толпе. Он, видимо, рассказывал о злодеяниях гитлеровцев, о том, что видел на той стороне Тулоксы…