Домик на Шуе
Шрифт:
Они только сели за стол, как снова начался артиллерийский обстрел. Снаряды разрывались недалеко от нашего домика. Мы выбежали на улицу. Вокруг всё трещало и сметалось с земли.
По настоянию капитана Львова мы вернулись в домик. В это время снаряд ударил под ближнюю сосну и несколько осколков просвистело по комнате.
Мы прижались к русской печке, затаив дыхание, в ожидании того единственного снаряда, который покончит и с домиком, и с нами. Но артиллерийская буря прошла дальше.
Капитан Львов подбежал к самовару, прикрыл рукой пробоину, из которой тонкой струйкой фонтанировала вода, сказал:
— А вода тёпленькая, други, мы ещё будем чаёвничать в этом доме. Сколько дней, Николай, чаю не пили?
— Десять! — ответил связной. Но я, товарищ капитан, готов ещё год не пить, не есть, но лишь бы живым уйти из этого проклятого дома.
— Но куда идти? — заделывая тряпочкой пробоину, спросил капитан. — Со мной не пропадёте! Раз я среди вас, будьте уверены, что с вами ничего не случится. Пусть их стреляют! Пусть изводят снаряды! Видимо, впустую ведут огонь, раз молчат наши батареи. Мы знаем вас, фашистов, нас не напугаешь! — пригрозив в окно кулаком, крикнул он и, рассмеявшись, сказал: — Ей-богу, со мной не пропадёте. Я человек счастливый.
— Счастье — счастьем, но всё же неплохо бы укрыться куда-нибудь. Должны же быть здесь где-нибудь землянки? — сказал Огарков.
— А если снаряд попадёт в землянку, — а он бьёт из тяжёлой, — так, думаете, живы останетесь?.. Такая дура легко разворотит и шесть накатов, а вы — землянка!.. Какие тут могут быть землянки, стоим в этих местах всего-то несколько дней.
Капитан поднял с пола белый самовар, осмотрел, цел ли он, перелил в него воду из пробитого осколком самовара, набрал углей в печи, и вскоре мы уже сидели за столом и пили чай, угощаясь скромным ужином, предложенным связным Львова.
Капитан был человек весёлый и жизнерадостный и смешил нас всякими забавными историями.
— Вот, — сказал он, вытащив из кармана портмоне. Видите дырку? Отходили из Петрозаводска, был бой, шальная пуля пробила брюки, пробила первую половину портмоне, продырявила все документы, деньги и осталась здесь лежать! — Он бережно вынул пулю и показал её нам. — Ведь как порой бывает в жизни! — Он спрятал пулю и из второй половины портмоне вытащил несколько фотографий. — А это дочка моя. Шалунья же, Мурзилка. Шестой годик ей пошёл, а видел раза три, не больше…
— А почему так? — спросил Огарков.
— А всё так! Всё с места на место колесишь! Я, други, все границы изъездил. Везде служил. Девятнадцать лет в погранвойсках, не шутка сказать. Всего повидал, а вот живой сижу среди вас. Ведь как порой бывает в жизни!.. В операцию против хунхузов был награждён золотыми часами. Жалко было носить, да носил. Часы штука нежная, но нужная. И вот уже в Таджикистане как-то ловили басмачей. Главный их, какой-то «святой», пошёл на меня с саблей. Я тоже выхватил свою, но прежде чем успел её занести, басмач ударил саблей, я отпарировал удар, он снова ударил, я вновь отпарировал, тогда он ударил в третий раз, полоснул меня по руке. И мог же ведь кисть отсечь, а нет, удар пришёлся по часам, он их разрубил пополам, только вот шрам остался. — Капитан расстегнул рукав и показал шрам.
— Да, вы счастливый человек, — сказал я. — Как мне пришлось наблюдать на войне, «счастливыми» всегда оказываются умелые, храбрые воины, «несчастными» — трусы и лентяи. Что — не так разве? — спросил я.
— Я же говорю, что со мной не пропадёте! — хитро подмигнул мне Львов.
— А вы, товарищ капитан, про мину расскажите, — улыбаясь, попросил связной.
— Не поверят, — махнул рукой Львов и налил себе третью чашку чая.
— Расскажите. Если поверили двум случаям, то поверим и третьему, — сказал я.
— Раз просите, тогда расскажу. Значит, был такой случай. Попали под миномётный обстрел. Кричу ребятам: «Ложись!» Поблизости как раз были вырыты какие-то ямы на скорую руку. Народ быстро попрятался в них, и я полез в одну яму. Сижу, пригнувшись, и переговариваюсь с комиссаром. Он сидит в соседней яме, шагах в пяти от меня. А фашисты всё стреляют и стреляют! Мин у них, видимо, пропасть какая. Ну, вскоре всё это надоело. Дня три не спал, и стало меня клонить ко сну. Задремал. Как долго дремал — не знаю, но вдруг у самого уха услышал дьявольский свист, открыл глаза и снова зажмурил: меж ног у меня в землю врезалась мина!..
— Интересный случай! — сказал Огарков, заёрзав на стуле, и, неизвестно чему, рассмеялся. Это иногда бывало с ним.
— А мне не до смеху было, товарищ лейтенант, — сказал Львов. — И не до раздумий! — Он сердито посмотрел на Огаркова.
— Что же вы сделали? Как же вы остались живы? — участливо спросил Огарков.
Львов широко улыбнулся, сказал:
— Я схватил проклятую мину за хвост и выбросил из ямы!
— И не разорвалась она? — затаив дыхание, спросил Огарков.
— Разорваться-то она разорвалась, но только шагах в сорока от меня. Счастлив я после этого или нет? — в упор спросил у нас капитан.
— Ну, при чём здесь «счастье»? — развёл я руками. — Вы обязаны вашей находчивости, смётке и храбрости…
В это время приоткрылась дверь, нас обдало морозным воздухом, и в комнату ввалился незнакомец, весь облепленный снегом.
— Нашел всё-таки нас! — с радостью воскликнул капитан Львов и встал из-за стола.
— На огонёк пришёл! Как, дьяволы, стреляют, а? — спросил вошедший.
— Ну, ну, раздевайся, садись. Выпей чайку! Небось, замёрз? И снег идёт?
Незнакомец был в ватной куртке, в шапке-ушанке, с трофейным бельгийским карабином за плечом. Подмышкой он держал скрипичный футляр. Был ли это пустой футляр или же в нём была скрипка, — это меня заинтересовало сразу же…
Капитан представил нам незнакомца:
— Мой начальник штаба — Гольдберг! Прошу любить и жаловать. Москвич. Скрипач. И довольно-таки известный скрипач! Под эту канонаду не одну вещь нам сыграет. Не так ли, Миша?