Домодедовские истории (сборник)
Шрифт:
– Вот молодец! – Она взбодрилась. – Одевай ботинки и пиджак.
Мощь репродуктора резко угасла. Шнурки были длинные, не рваные еще, без узелков. Вечером она вымыла ботинки, уже успела их нагуталинить, и теперь, одетая, обутая, стояла у двери, смотрела на неловкие его пальцы, дышала со вздохами.
А репродуктор опять стал набирать мощь. Не спеша, но уверенно:
Раскинулось море широко,А волны бушуют вдали…Эту песню на
– Долго ты еще? – Она не сдержалась, поторопила.
– Да все, все! – Он поднялся, надел осеннее пальто, застрял у выхода, у репродуктора, хотел дослушать кочегарскую песню.
– Ну хватит, опоздаем! – поняла она, в чем дело, радио умолкло, свет погас.
– Переться на эту станцию! – огрызнулся он, не понимая ее: «Песню не дала дослушать, как будто на поезд опаздывает».
На поселке зажигались первые окна. Они высветили мокрые голые ветки соседних деревьев, круги влажного звонкого асфальта, и две темные фигурки матери и сына, бредущих вразнобой, не в такт, не по-солдатски. За поселком асфальт стал глуше, а небо светлее – они шли на восток.
– Может, срежем? – вслух подумала мать, но сама же себе ответила: – Нет, лучше по асфальту. Темно еще. Испачкаемся. В контору придем, как твои кочегары.
– Сама ты, как кочегар, – брякнул он невпопад, крепко обиженный.
Она хотела что-то ответить ему, но услышала шум машины сзади, взяла сына за руку, шагнула на обочину, в тонкую грязь.
Машина была «чужая», водитель – незнакомый. Мать вздохнула, ускорила шаг. Еще два грузовика, оба, как назло, «чужие», пробежали мимо, не остановившись. Мать покорно уступала им дорогу, после этого каждый раз шла все быстрее. Так же быстро светлело вокруг: облака, мокрая лента шоссе, деревья с каплями на ветках вместо почек.
В контору, двухэтажное здание за железной дорогой, они прибыли вовремя: ни один начальник еще не явился в свой кабинет. Даже начальник матери, который всегда приходит раньше всех. По коридорам сновали две уборщицы. На ранних посетителей смотрели они, как на лунатиков. Но мать была довольна.
«Лучше бы песню дослушали», – подумал Славка, поднимаясь на второй этаж кирпичной конторы.
Мать пыталась и здесь взять его за руку, но он огрызнулся, сунул руки в карманы и удивился: «Чего улыбаешься?! Как будто ее в морское путешествие хотят отправить на боевом корабле!»
– Вот здесь! – Мать гордо показала ему на дверь с какой-то табличкой, но он даже не стал читать фамилию ее начальника, сел на один из стульев у окна, не вынимая при этом руки из карманов осеннего пальто, будто бы боясь, как бы его руки в свои не взяла…
С ней бывало такое и дома. Сядет рядом, возьмет его руки в свои, в глаза посмотрит и начнет оправдываться: «Вот премию нам дадут за второй квартал, тогда в магазин за велосипедом. В рассрочку купим, ты не волнуйся».
Вот он и не волновался все лето. А чего волноваться-то, если велика нет и нет, нет и нет. Хорошо хоть к бабушке на море
А домой приехал она опять за свое! Вот, говорит, за второй и третий квартал премию получу… Надоели ему эти кварталы!
– Ты здесь не спи, – шепнула она ему на ухо. – У нас начальник сонных теперь не любит.
– Долго ждать-то еще? – спросил он и строго засопел.
– Да мы же только-только пришли! – воскликнула мать, чем-то гордясь: то ли начальником, который не любит сонных теперь, то ли тем, что они явились в контору раньше всех, то ли – совсем уж непонятно, чем гордилась мать, и он ее не понимал.
За окном зашушукались мелкие капли дождя, убаюкивая сына, но мать была начеку. Она говорила ему что-то о плане, переработке, надбавке и велосипеде, отгоняя его сон.
Вдруг мать встрепенулась, поднялась, поправила юбку, старый плащ, который по дешевке уступила ей соседка, забыла про сына, шагнула на встречу невысокому мужчине, колобком катившемуся в свой кабинет.
– Здрасьте! Вот и мы, – сказала она неловко, а начальник ее, шустрый колобок, слегка замедлил движение, нахмурил брови, словно бы о чем-то вспоминая, быстро вспомнил, наградил по ходу же свою работницу отеческим:
– Ценю!
Затем, уже в дверях, куда на радостях устремилась награжденная, сказал:
– Ты подожди. У меня срочный разговор с директором.
И мягко захлопнул за собой дверь.
Еще полчаса тюкал на улице дождь. Сын психовал, мать с гордостью, не понимаемой им, повторяла:
– Директор у нас голова. Они сейчас поговорят, и наша очередь.
Но сын не понимал ее.
– Сколько можно ждать? – вдруг взмолился он, и мать робко поднялась, подошла к кабинету, также робко стукнула три раза, открыла дверь:
– Можно?
И тут же дверь закрыла: нельзя.
А уже люди загалдели во всех коридорах конторы, очередь пристроилась за матерью.
Еще час за окном лил дождь.
Они просидели в конторе до обеда. Мать уже устала гордиться своими начальниками, а сыну совсем расхотелось спать.
Наконец, начальник вышел из кабинета, хотел было по привычке покатиться куда-нибудь по своим делам, но увидел перед глазами женщину в старом плаще и сказал очень обидные для сына слова:
– Ну, что там у тебя опять? Проходи!
Мать вдруг как-то вся обмякла, развела руки в стороны, быстро их вернула в исходное положение – руки к груди, так просить легче, так просят все русские бабы у своих начальников свои же собственные деньги, – и провалилась за дверью кабинета.
Сын встал со стула, подумав почему-то, что пора идти домой. Его место тут же заняли посетители других кабинетов. За окном опять начался дождь.
Он разбросал вокруг конторы небольшие лужи, похожие на пупырчатые шкурки неизвестных зверьков, расчертил на окнах короткие линии, и, словно бы не зная, чем еще ему заняться, совсем обмельчал и наконец поднялся в облака.