Домой не по пути
Шрифт:
– Сад ты мой цветущий! – Верещит мне на ухо Кори и хохочет. Ненавижу, когда он меня так называет. Узнал, что фамилия «Баумгартен» означает: деревья в саду, и теперь при каждом удобном случае умничает. – Ты чего такая кислая?
– Я сладкая.
– Ммм, еще и колючая. Смотри, Стейси сейчас выплюнет легкие! Она реально ревет, или у нее началась аллергия?
– На тебя у нее аллергия, а людям вообще-то грустно.
Я хихикаю, обхватываю друга за плечи, и мы медленным шагом плетемся в сторону домов. Живу я рядом, Кори всегда меня проводит, пусть потом и бежит к своему братику,
– Знаешь, я ведь скучать буду.
Я гляжу на смуглое лицо друга и почему-то не хочу шутить. Мы идем по тропинке, по которой ходили сотни раз до моего дома, и до меня вдруг доходит, что больше этого не будет. Что Кори Гудмен не проведет меня после занятий, что мы не будем хохотать аж до слез над мусорщиком Бади, который вечно ставит пакеты так, что они валятся вниз, и из них объедки выкатываются обратно на дорогу. Кори не расскажет мне истории о своем ненаглядном брате, а я не разревусь на его плече после очередной ссоры с предками. Да, ничто больше не повторится. Все осталось позади, и мы идем вперед все медленнее, ведь не хотим заканчивать то, что вроде бы только началось.
Мне становится страшно. Я должна быть взрослой, а я еще подросток, который изо всех сил сжимает руку лучшего друга в надежде, что все это неправда. Что он никуда от меня не денется. Грудь вздымается от горячего воздуха, который застревает у меня где-то в горле. Я прикусываю губы и, наконец, отвечаю:
– Я тоже буду скучать.
– А писать будешь?
– Было бы откуда писать, ведь я еще не уезжаю.
– Все будет в порядке, Реган. Тебя примут на работу в Йель.
– Меня учиться туда не приняли, а тут стажироваться разрешат. – Я говорю уверенно и решительно, хотя внутри надеюсь, что друг прав, и у меня все получится. – Ты когда уезжаешь? Когда начнется великий тур по местам славы Вильгельма Завоевателя?
– Сегодня вечером. Уилл все устроил, даже с предками договорился, хотя я знаю, что ему наплевать на их мнение. Он бы все равно укатил на своем старом Додже.
– И я бы укатила куда угодно, лишь бы подальше от родителей.
– Да уж. А их не было на церемонии? – По улице проносится гудок автомобиля, и мы видим, как из окон кричат краснолицые ребята, размахивающие квадратными шапками. Не думаю, что они адекватные. Все мы любим безумства, но радоваться тому, что закончился университет, что ж в этом хорошего? Что дальше? Работа? Семья? Смерть?
Я встряхиваю волосами и выдыхаю.
– Да, они не пришли. Но я не удивлена, это было бы дико. В конце концов, там никто не раздавал бесплатную выпивку. Так что церемония – отстой.
– Ага, – как-то жалобно усмехается Кори. Когда мы говорим о моих родителях, он не может нормально себя вести, вечно корчится и жмется, будто у него штаны застряли где-то в промежности. Добрый мальчик. Но сейчас плохо быть добрым. – Ох, Реган, садик ты мой цветущий, только представь, что мы больше не вернемся на семинары. Что я больше не буду стоять перед твоей дверью в январе, пока ты ищешь свои любимые джинсы…
– А я не буду притворяться твоей мамой, когда ты прогуливаешь физкультуру…
– И мы не будем зависать в «Френзи»…
– Ты все равно не любишь эти йогурты.
– Зато ты любишь.
Он кривит губы, а я крепче его обнимаю, потому что жутко, ну просто нереально его люблю. Кори Гудмен – неотесанный, сумасшедший мальчик, который в первый же день выделился из толпы, когда отказался носить университетскую форму, потому что она не просто зеленая, а блевотно-бирюзовая. Я тоже отказалась, и нас отправили к деканше. Нас и еще одного парня, имя которого не хочу произносить. Там мы с Кори и познакомились, пока ждали эту каргу – она, кажется, во все горло орала по телефону на своего мужа. Нам все равно пришлось носить эту форму, но мы всячески над ней издевались. То я надену юбку как топ, то Кори обрежет брюки под капри.
Неожиданно я понимаю, что мы оказываемся напротив моего серого дома. Запах тут стоит тяжелый. Паленой травы и жаркого лета. Дышать сразу становится трудно, но, что странно, отнюдь не из-за этого. Я вновь смотрю на друга и протяжно выдыхаю. Он мнется и перекатывается с ноги на ногу, будто бы не знает, что сказать. Я тоже не знаю. Поэтому не спешу удивить его красноречивой тирадой, а просто прижимаю к себе.
Кори сцепляет руки за моей спиной.
– Без тебя жизнь будет совсем другой, Реган Баумгартен.
– Ты единственный человек, который так красиво произносит мое имя.
– У меня было много времени, чтобы потренироваться.
Я зажмуриваюсь. Сжимаю его узковатые плечи и вздыхаю. Не хочу признавать, что на глазах слезы. Глупости какие! Я не плакала уже так давно, не разревусь и сейчас.
Отстраняюсь и грозно свожу брови.
– Пиши мне, услышал? Я, может, никуда не уеду. Останусь тут на веки вечные, а ты все равно пиши. Даже из своего тура, даже потом, когда переедешь в Индиану в этот, как его, в Ивансвиль.
– Эвансвилл.
– Какая разница.
– Договорились. – Кивает он. Поправляет свернутую на локте мантию и глядит мне в глаза открыто, пронзительно и печально, как смотрят, когда прощаются, но когда не хотят уходить. Кори нервно усмехается. Нервно похлопывает меня по плечу. Нервно плетется к противоположному двору и глядит на меня через плечо. Ему до дома еще минут десять, но я уверена, что идти он будет медленно. Чтобы смотреть на меня как можно дольше. – И не вздумай рыдать, Реган! Услышала?
– Не дождешься, гаденыш! – Я уже кричу, потому что парень все дальше и дальше, а на глазах эти противные слезы. Черт. Порывисто смахиваю их и широко улыбаюсь. – Я не пророню ни слезы, ясно?
– Заметано!
Он машет мне рукой и скрывается за поворотом.
Пусто. Мне становится холодно и как-то странно. Я гляжу на светлую улицу, но я не вижу больше знакомых домов, знакомых лиц. Все кажется совсем чужим. Наверно, стоит идти домой, а ступни, словно врезались в землю. Я так и стою на повороте, глядя куда-то вдаль. Возможно, я жду, что Кори Гудмен вернется и обнимет меня еще раз, но вообще-то я знаю, что он так не сделает. Он слишком любит меня, а, значит, не захочет сделать мне больно. Умный парень, слишком хорошо меня знает.