Домой не возвращайся!
Шрифт:
– Что, батя, не хочешь взглянуть на своего Саида? – Подошедший Мохов, закуривая, кивнул на мешки.
– Во-первых, не батя! Во-вторых, его там нет.
– Как это – нет? А кто же тогда там? Ты это дело брось, разведка.
– А вот так – нет. Упустили вы его. – Старик отвернулся, пряча скупую слезу обиды.
– Постой, Филипп Василич. Да погоди ты, разведка. Не уходи!
Но старик, уронив голову на грудь, шаркая ногами, поплелся к общине Фиксы. Капитан понял, глядя вслед уходящему, что за какие-то две минуты сдал Кондаков и стал действительно старцем.
А Саид дождался,
– Ну, ты даешь, разведка! – Алексей рванул на себя боковую дверцу и увидел содрогающуюся в предсмертных конвульсиях плоть.
– Ты был очень глупым человеком, Саид. Для кого-то может и умным, а для меня… хм… – Филипп Васильевич отвернулся.
– Как ты его просчитал, Василич? – Капитан удивленно чесал пятерней затылок.
– Он с детства любил пакостить из-за спины. Вот и сейчас я понял, что если он еще в здании, то ждет, когда все повернутся спиной, чтобы выйти.
Мохов выудил из внутреннего кармана убитого паспорт, раскрыл:
– Вот мы и узнали, под каким именем скрывался Саид Омаров.
– Что же там написано? – Кондаков попытался заглянуть в книжицу.
– Красносельцев Вадим Сергеевич. – Капитан сунул документ в задний карман.
– Ты вот что, Алеша, прими на память о сотрудничестве. Мне-то уже уж точно не сгодится. – Кондаков вытащил откуда-то из складок плаща финку: – Она постарше тебя будет. Может вдвое. Береги. Всю войну со мной прошла. Ну, прощевайте. – Старик выгнал рукавом пот из ложбины на лбу и, повернувшись, зашагал к толпящимся бродягам. Мохов видел, как он прощается, как, не брезгуя, пожимает руки, а кого-то даже целует. Как достает из кармана мешочек и протягивает Мустафе. Видел и не чувствовал навернувшихся на глаза слез. И лишь телефонный звонок заставил его опомниться:
– Да, Настен. У меня все хорошо. Сегодня за тобой приеду.
ГЛАВА 36
Лед под ногами тяжело ухнул, и черная трещина побежала, проводя черту между землей и замороженным водным пространством. На берегу толпились люди: кто-то махал платком, кто-то,
– Пап, теперь-то мы уже точно не расстанемся, я надеюсь? Интересно, а почему я ростом тебе чуть выше пояса?
– Потому что ты снова захотел побыть семилетним ребенком, Вяч. Прошлое пусть останется прошлым. Мы не в силах что-либо менять.
– А ты помнишь, как я тонул в точно такой же воде? Захотел покататься на льдине и не допрыгнул самую малость.
– Помню, конечно. Но я был тогда там, на берегу, в той жизни, из которой ты пока еще не имеешь права уйти.
– А вот, если бы я утонул тогда, ты бы как поступил? Неужели стоял бы со всеми на берегу и махал мне вслед?
– Я бы очень переживал, но был бы там, со всеми. Нельзя идти на поводу у боли. И нет ничего ценнее жизни.
– А если человек устал и больше не хочет жить? Ведь это же его право выбора, как поступить.
– Нет, не его. Если человек по каким-то причинам не видит радости в своей жизни, то он должен жить ради других.
– Тогда почему ты сам поступил не так, как мне сейчас говоришь?
– Был не прав. Жаль, что мы не можем уходить и возвращаться. Ты вынуждаешь меня говорить с тобой, как с маленьким. А ведь тебя там ждут, и я даже знаю – кто.
– А разве ты меня не ждешь?
– Нет. Но очень хочу тебя обнять. Что правда, то правда. Там, где я сейчас нахожусь, никто никуда не торопится, так как все знают, что все дороги ведут к бессмертию. Вот только к какому? Поэтому тебе нельзя повторять моих ошибок.
– Ты хочешь сказать, что терпишь наказание?
– Именно так. Забрать жизнь может только тот, кто ее дал. Спешить сюда нет никакого смысла: ты все равно, рано или поздно, окажешься здесь. И я не хочу, чтобы тебя постигла моя участь.
– Но что мне делать сейчас, когда я уже рядом с тобой?
– Прыгать. Только прыгать. Разбегаться и отталкиваться.
– Но посмотри, пока мы говорили, между берегом и льдиной образовалась огромная пропасть, наполненная смертоносной водой. Какой смысл, я все равно не допрыгну!
– Может быть, и не допрыгнешь. Не спорю. Но попытаться надо, Вяч. Ради тех, кто сейчас стоит там, на берегу, и очень хочет, чтобы ты не уходил. Пока они еще видят тебя и слышат, надо прыгать.
– Отец, мне трудно решить, кто важнее для меня, они или ты?
– Тогда послушай, что важнее для меня. Вяч, если ты любишь меня и хочешь облегчить мою участь здесь, в этом потустороннем мире, прыгай!
– Я попытаюсь, пап, но… Эта черная вода может совсем разлучить нас!
– Прыгай, я тебе говорю! Разбегайся и прыгай!
– Людей на берегу почти не видно. Какие они маленькие! Я не смогу долететь до них.
– Прыгай!
– Да, пап!
Ноги в больших, доходящих до колен, валенках сначала робко, а потом все увереннее понесли его к самому краю отколовшейся льдины, туда, где катила свои чернильные волны река забвения. Добежав до кромки плещущейся воды, он оттолкнулся и, неистово загребая руками воздух, полетел.