Дон Карлос. Том 1
Шрифт:
«Наконец-то войска двинулись ко дворцу и улицы огласились барабанным боем…», — так рассказывал об этом историческом происшествии корреспондент венской газеты. Мы приведем здесь всю эту статью слово в слово, чтобы показать, что большинство героев нашего повествования никак не вымышленные личности, но люди, действительно принадлежащие истории. Итак, корреспондент писал следующее: «…Шум, производимый мерным шагом пехоты, двигающейся колоннами, треск ехавшей артиллерии, наконец, грохот пушечных выстрелов, оглушавших окрестность, заставили карлистов бежать из дворца и сложить оружие перед национальной гвардией и войсками, приведенными
Начинало светать, когда всемогущий опекун-регент Испании вошел в комнату малолетней королевы.
— Ваше величество, — сказал он ей. — Ваши враги сдались!
Бедная испуганная девочка сидела полусонная, не совсем еще пришедшая в себя от потрясения, нарушившего ее безмятежный сон.
— Мои враги! — воскликнула она. — Почему они сделались моими врагами? — Затем, окинув всех окружающих ищущим взглядом, она спросила торопливо и взволнованно: — А где тот мальчик, который так отважно пробрался между врагами и привел на помощь войска?
Эспартеро отворил дверь и ввел маленького героя, еще не смывшего пыль и кровь.
— Ты спас меня, — сказала она пажу, протягивая ему руку, — благодарю тебя! Ты ранен? Бедный мальчик!
— Ваше величество, — возразил паж, — испанский дворянин никогда не бывает мальчиком, как испанская королева не бывает девочкой!
Десятилетняя королева взглянула с изумлением на остроумного пажа.
— Ну, в таком случае, кавалер, — прибавила она кротким, почти умоляющим голосом, — скажите мне, как ваше имя?
— Мануэль Павиа де Албукерке к услугам вашего величества!
В то время, — продолжает вышеупомянутый корреспондент, — в Мадриде много говорили о девятилетнем Мануэле Павиа и видели в нем любимца и наперсника королевы, оказавшего ей такую важную услугу, на какую из-за недостатка мужества или преданности не решился никто из взрослых людей, находившихся во дворце. Но неустрашимый, отважный характер мальчика, его сознательное мужество возбудили в душе Эспартеро опасения встретить в нем со временем соперника, чье влияние на юную королеву может оказаться более сильным, и это стало причиной его удаления из дворца.
Мануэль был помещен в военную школу, позже, когда он стал взрослым, повышение его шло очень медленно. Зиму он проводил обычно в Мадриде, лето — на пиренейских водах.
Он был очень популярен среди населения столицы и был любим также в высшем обществе за свой ум, любезность и умение оживить и разнообразить всякий разговор.
В мадридских салонах того времени говорили преимущественно о политике, и Мануэлю была не чужда эта тема, он говорил об этом дельно и умно.
Притом он был настоящий любимец общества, отличный товарищ и галантный кавалер, дамы влюблялись в него наперебой, но связь у него была всегда только с одной; связи эти возбуждали каждый раз бесконечные разговоры и волнения в мадридском высшем обществе.
Говорили об этом герое, что он имел до тридцати дуэлей, которые, однако же, для него всегда заканчивались удачно. Его отношения с герцогиней Царейос, потом с маркизой Эйлерой и, наконец, последняя связь с герцогиней Мединой давали богатую пищу для разговоров. Но известен он был не только как неустрашимый и ловкий боец, как отличный, меткий стрелок, но и как лучший танцор ригодона во всей Испании».
Как мы уже сказали выше, Мануэль подружился в военной школе с Жиль-и-Германосом, впоследствии к этому дружескому союзу присоединился
Но в то время как прошлое Мануэля и Жиля и само их происхождение были известны, о родителях Антонио никто ничего не знал. Раз как-то в разговоре друзья коснулись этого вопроса, но Антонио попросил их никогда больше" об этом не говорить, не затрагивать его прошлого, воспоминания о котором слишком тяжелы и печальны для него. С тех пор разговор об этом никогда не возобновлялся.
Однако ж Жиля разбирало любопытство, ему хотелось узнать прошлое своего друга, и, наконец, желание это исполнилось. Случайно он встретился с человеком, хорошо знавшим монастырь, в котором воспитывался Антонио, и воспользовался этим, чтобы разузнать о прошлом друга, так интересовавшем его. Полученные сведения он не замедлил передать Мануэлю со всеми подробностями.
— Около двадцати лет тому назад, еще младенцем, Антонио оказался в монастыре, — рассказывал Жиль Мануэлю в дежурном дворцовом зале в описываемый нами вечер, — и с тех пор монастырь стал для него родным домом.
— Стало быть, он тоже сирота, как и я, — заметил Мануэль.
— В монастырских реестрах об этом ничего не сказано, но, судя по некоторым данным, в монастыре предполагают, что родители его были живы, но, вероятно, вследствие каких-то важных причин вынуждены были удалить его от себя и отказаться от него! Одет он был богато, в тонкое вышитое белье, которое сохраняется до сих пор в монастырских кладовых. Впрочем, то, что родители его были живы, это только предположение, утверждать этого никто не может, так как о них не было никаких слухов и сами они никогда не подавали о себе никаких знаков, забросив бедного ребенка в монастырь, где его воспитывали как приемыша. Я уверен, что, отверженный с детства родной семьей, не зная никогда ни привязанности, ни материнской нежности, он не имел понятия ни о каком чувстве любви и преданности.
— Кто знает, — заметил Мануэль, — может быть, за всем этим кроется какая-нибудь семейная драма или затеянная из-за наследства гнусная интрига, жертвой которой он стал. Трудно поверить, что он провел свое детство и юность среди суровых монахов, не зная ни любви, ни привязанности! Сердце у него мягкое, нежное, восприимчивое, в нем нет ни безучастия к людям, ни холодного эгоизма, напротив, он глубоко сочувствует всему происходящему вокруг него, в его душе нет ни желчи, ни тщеславия, ни суетной гордости.
— Антонио я люблю не меньше, чем тебя, — сказал Жиль, — и не подметил в нем ничего такого, что могло бы поколебать мои чувства к нему. Я нимало не осуждаю его за скрытность, я лишь удивляюсь ей, так как, казалось бы, между нами, в нашем дружеском тесном кругу, ее могло бы и не быть, но, видно, причина такой скрытности в его характере, в его натуре, а может быть, в его положении!
— Не говорил ли он тебе на днях, что намеревается оставить дворец графа Кортециллы? — спросил Мануэль.
— Да, и, наверное, у него есть на это какая-то важная причина, только сделать это ему будет нелегко!