Донбасс
Шрифт:
И если в Викторе еще бродили смутные мысли о геройстве их поступка — "вся шахта узнает… а может, и в газетах напишут… а если придавит — так похоронят, как героев, с музыкой…", — то Андрей ни о чем подобном и не думал. Стоя на четвереньках, он впервые за эти дни почувствовал себя человеком: он не боялся, он был спокоен, он делал нужное шахте дело, он был доволен.
Только спина уже ныла, и затекали ноги…
— Что-то долго он ходит! — сказал Виктор. Он нетерпеливо и неосторожно повел спиной, и от кровли тотчас же отвалился кусок присухи.
— Осторожней, ты! — зашипел
Бесконечно, томительно долго текло время. Не забыл ли о них Свиридов? Сам спасся, а про лаву забыл…
И вдруг они услышали шум внизу. Они прислушались: это ползли люди. Уже слышны были голоса; вот где-то во тьме блеснул глазок лампочки… Вот еще… Вот ближе…
Первым появился в забое Свиридов. Он осветил ребят светом своей лампочки и ликующе закричал:
— Держат!
Отовсюду подползали люди…
— Держат! — опять закричал Свиридов, и долго сдерживаемый хохот вдруг, как вопль, вырвался из его груди. — Держат! Ой смерть моя" ой, шахтеры, — задом кровлю держат!
Ему ответил яростный взрыв хохота. Казалось, от этого регота многих могучих глоток лава задрожала и закачалась; вот рухнет кровля, так бережно оберегаемая нашими мальчиками. И ребята невольно попятились, защищаясь от этого хлесткого и злого, как ливень, смеха. Они уж догадались, что их разыграли.
А к ним все ближе и ближе подступали хохочущие люди, каждому хотелось самому разглядеть героев лавы, которые… хо-хо-хо! — задом кровлю держат. Со всех сторон окружали ребят желтые, волчьи глаза лампочек, словно настигала их стая волков. Лиц не было видно, — только рты, разверзшиеся в хохоте, как пасти… Стало страшно…
И вдруг чей-то сильный, властный голос перекрыл хохот и шум:
— А ну, прекратить! Прекратить, говорю я вам! — сердито крикнул он. — Барбосы вы, совести в вас нет! Вы над кем смеетесь, сукины вы сыны?!
— Да ты что, Прокоп Максимыч! — еще трясясь от смеха, пискнул Свиридов. — Это ж новичкам крещение, святое крещение, святая купель…
— А, так это ты, Свиридов, твоя работа? — обрушился на него Прокоп Максимович. — Сам-то давно ль не новичок? Ишь, кулацкое отродье, и откуда только вас черти понанесли сюда! Ты погоди мне!
— Да ты что, Прокоп Максимыч, ты что, бог с тобой! — уже испуганно забормотал Свиридов.
— Тебе кусок хлеба тут дали, ты и — нишкни! И залезь в нору, чтоб тебя слышно не было. А ты вот что! Ну, погоди! — погрозил он ему лампочкой. — А вы тоже хороши! — обратился он уже ко всем, — Обрадовались. И ты тут, Логунов? Ай-я-яй, самостоятельный вроде человек…
— Да ты погоди, ты постой, чего в самом-то деле!.. — раздались смущенные голоса. — Шутка ведь это, шутейное дело…
— Шутейное?! — подхватил Прокоп Максимыч. — А ты вот на них погляди, на новичков… Каковы им шуточки? — Он подполз вдруг к ребятам; они увидели усатое, свирепое на вид лицо шахтера; он грузно присел около них на корточки и осветил их лампочкой. — Детвора еще! — сказал он с неожиданной в нем нежностью. — Комсомольцы?
Ребята молча кивнули в ответ.
— Ну, ничего, ничего, ребята! — ласково сказал он и обернулся ко всем. — Вот вы кого обидели! Комсомольцев!
Все смущенно молчали.
— То-то! — внушительно сказал Прокоп Максимович. — И чтоб впредь никто, ни пальцем, ни-ни!. А не то! — Он гневно раздул усы. — Ну, да вы меня знаете! — он усмехнулся и опять обратился к ребятам: — Если обижать будут, вы мне скажите. Визитных карточек у нас не водится, так вы так запомните: Прокоп Лесняк. Тут все знают. Фамилия известная, шахтерская… — Он засмеялся. — А теперь давайте я вас в штрек сведу… Нечего вам тут больше делать! А ну, посторонись-ка, народ!
Все поспешно уступили ему дорогу, и он пополз вниз по лаве с удивительной для такого огромного и грузного тела ловкостью; ребята — за ним.
В штреке он их оставил.
— У меня еще пол-упряжки, — объяснил он. — А вы тут посидите, в холодочке. Я десятнику-то скажу… — Он похлопал Виктора по плечу и смущенно прибавил: — А на народ наш не обижайтесь, народ — ничего, хороший. Это Свиридов все. Да и серость… В забое-то скучно, в одиночку…
Он ушел, а они "спасибо" ему не сказали. Они ни слова еще не произнесли с тех пор, как вернулся Свиридов. В их ушах еще звенел хохот шахтеров…
Они не могли сейчас сидеть "в холодочке" и, не сговариваясь, молча побрели вдоль по штреку куда глаза глядят, шлепая по воде. Они шли долго, и молча, каждый думая про себя, но оба — об одном.
— Теперь все смеяться над нами будут! — наконец горько прошептал Виктор. — Долго теперь над нами смеяться будут.
И Андрею пришлось его утешать:
— Никто не будет смеяться, Витя, что ты! Им дядя Прокоп не даст, вот увидишь! — Он обнял приятеля за плечи и стал горячо шептать: — Этот Свиридов, он, видишь, кулак, ты ведь сам слышал. Мы еще покажем ему, вот погоди!
Сзади них уже давно нарастал и нарастал дальний гром, он становился все ближе и ближе, а они и не слышали. И только когда где-то уже совсем близко раздался дикий, пронзительно-резкий свист, они обернулись и увидели: на них несется "партия". Уже было слышно, как хрипит лошадь, как что-то кричит им коногон.
И тогда они заметались между рельсами, не зная, что делать, куда спрятаться… И вдруг побежали по штреку. Побежали что есть сил.
— Скорей, Витя, скорей! — торопил Андрюша. Но их уже настигал резкий, как свист хлыста, коногонский свист, и только тогда догадались они, что надо просто сбежать с рельсов и прижаться к стойкам. Они так и сделали, и мимо них с грохотом пронеслась "партия". Чубатый коногон невольно захохотал, увидев бледных, перепуганных насмерть ребят, судорожно прижавшихся к стене.
Его хохот еще долго звучал под сводами шахты, наконец стих. И тогда ребята услышали смех совсем рядом, — тихий, тоненький, какой-то восторженно-радостный и оттого еще более обидный.
Они обернулись — смеялась девушка. Они увидели ее сразу. Ее нельзя было не увидеть: она вся светилась. На ней было семь или восемь шахтерских лампочек; они висели у нее на поясе, болтались в руках, одна даже была на спине.
Девочка смеялась над ребятами: она видела, как они удирали.
— Ой, как зайцы, как зайцы косые! — в восторге выкрикивала она.