Донбасский декамерон
Шрифт:
Тут мы вспоминаем о караиме из Евпатории Шебетае, он же – законный отец Анны Павловой Матвей Павлов. Мог ли иудей Поляков попросить об услуге почти единоверца Шебетая? С оплатой хлопот, разумеется. Почему бы и нет? Но доказательств всему этому нет.
Хотя есть нестыковки. Почему Анна Павловна не была Анной Матвеевной? Рассказы о том, что отчество Павловна стало «сценическим именем», не выдерживает ни малейшей критики. Кроме того, кто устроил девятилетнюю девочку из нищей семьи (это если верить официальной биографии балерины) в престижное хореографическое училище? Кто оплачивал скромный, но достойный домик Любови Федоровны и Ани, в котором они жили все ее
Вопросов, конечно, много, но ответов на них, похоже, не будет. И задаем мы их исключительно из жгучего интереса к жизни Павловой, которая была жизнью-подвигом.
Люди высокородные и богатые в имперские времена могли себе позволить многое, кроме открытого нарушения неписаных правил сословного общества. Только царям и его родственникам (да и то не всем) прощались вольности интимного свойства. Известно, что все русские монархи, за исключением Александра III, открыто жили с любовницами и даже приживали от них детей. Банкир Поляков тоже мог позволить себе кое-что в этом плане, но куда меньше монархов. Кроме общественного мнения ему пришлось бы объясняться с иудейской общиной, для которой он много сделал, но все-таки.
Да и вообще – если даже представить себе, что Поляков согрешил со своей прислугой, оно ему надо было светить эту интрижку?
Что касается самой Анны, пока она шла в гору, завоевывала имя, ей разговоры о происхождении были ни к чему. Антисемитизм в империи останавливался только на пороге банка. Танцовщице надо было с этим считаться. В ту эпоху в этом не было ничего необычного. Чарли Чаплин, например, тоже с этим считался, да и многие другие звезды сцены. Причем не всегда речь шла о еврейской крови.
Вот, скажем, звезда американского и британского кино 1930-х годов Мерл Оберон официально родилась и выросла на Тасмании, оттуда переехала в Лондон, а уже оттуда – в США. Благодаря особенностям черно-белого кинематографа и обильному использованию косметики Оберон могла выдавать себя за уроженку Австралии. Но на самом деле она родилась не на Тасмании, а в Бомбее и принадлежала к небольшой общине англо-индийских метисов. Выдумывать новую биографию Оберон пришлось при переезде в Голливуд – среди ее предков были ирландцы, французы, индийцы и даже маори. «Белой» она считаться не могла, а соответственно ей не могли доставаться роли романтических героинь, ведь действовавший в то время «кодекс Хейса» запрещал показ в кино межрасовых любовных связей.
Надо отдать должное всем основным действующим лицам этого сюжета – ни мать Павловой, ни Матвей-Шебетай Павлов, ни Лазарь Поляков и два его брата, никто из них ничего не рассказал. Более молодые Поляковы, похоже, уже не так свято хранили заговор молчания. Хотя и могли просто выдумать родство с великой балериной.
Тем не менее есть довольно много авторов, которые говорят, что, мол, пусть и не дочь Полякова была Анна, но в иудейском (караимском) происхождении отца Павловой сомневаться не приходится. Более того, эта мысль бытует в устных преданиях и даже обрела своеобразное философское осмысление в статье о Павловой Андрея Левинсона, написанной еще при жизни актрисы.
В 2003 году в России вышла книга воспоминаний о великой танцовщице ее гражданского мужа Виктора Дандре. В большой биографической статье, помещенной в книге, журналист и историк моды Александр Васильев писал:
«Поскольку крымских караимов, представителей одной из ветвей иудаизма, власти не жаловали ни в царской России, ни в советской, то об этом родстве говорилось шепотом как в Мариинском, так и – много позже – в Большом театре. Уже в послевоенные годы хореограф Касьян Голейзовский в разговоре с Майей Плисецкой раскрыл “великую тайну” о том, что фамилия отца Павловой – не то Борхарт, не то Шамаш, и просил ее хранить об этом гробовое молчание. Эту же версию поведала мне как-то в Лозанне бывшая солистка Императорского Мариинского театра и участница гастрольных поездок труппы Анны Павловой Алиса Францевна Вронская. Южные корни Павловой отразились и на внешнем облике балерины: цвете волос, точеном – «испанском» – профиле и в первую очередь на ее темпераменте. В своих ролях в “Дон Кихоте”, “Баядерке”, “Дочери фараона”, “Амарилле” она выглядела удивительно органично, а восточные мелодии и танцы будто бы генетически притягивали ее».
Стоит ли придавать значение всем этим версиям и слухам? Естественно, нет. Нам не важна кровь и корни великой Павловой, а только то, что все тот же Васильев назвал «воздушным облаком, таящем дымкой в лазоревой дали», «мифом о несравненной балерине, чье искусство осталось непревзойденным в ее время, а слава которой не меркнет и поныне…».
– Отдохните, Донна, выпейте биотоник, я дополню ваш рассказ в той же примерно теме. Опять же Тарасу интересно будет, – сказал Палыч.
– Какому Тарасу?
– Тьфу ты, оговорка по Шевченко! Панасу, разумеется.
С того дня 138 лет назад началось победное шествие романса по эстраде, гостиным, ресторанам, цыганским таборам и элегическим беседкам в увядающих барских усадьбах. В советское время этот романс просто «проглотил» всех конкурентов
У этого шедевра русской культуры – малороссийское происхождение и удивительная судьба. Причем с самого начала. Между первой публикацией в качестве стихотворения и явлением миру в образе романса прошло сорок лет.
Автор стихотворения до славы своего детища не дожил. Сын полтавского помещика Евгений Гребенкин, вошедший в историю как классик украинской литературы раннего ее периода Евгений Гребенка (Евгэн Грэбинка), получил обычное домашнее образование, а в Нежинской гимназии учился в одно время с Николаем Гоголем и Нестором Кукольником, но тремя классами младше. Впоследствии он почти буквально повторил путь Гоголя и Кукольника – в Санкт-Петербург, столицу империи.
Надо сказать, что Евгений Павлович Гребенкин и в литературе прошел гоголевской дорожкой. Николай Васильевич издал в 1831 году свои знаменитые «Вечера на хуторе близ Диканьки», а пятью годами позже Петербург на волне интереса к Малороссии и ее старине расхватывал «Малороссийские присказки» Евгения Гребенки. До самой своей смерти в 1848 году Гребенка пользовался неизменным успехом у читающей русской публики, хотя успеха Гоголя не повторил.
Тому было несколько простых причин. Гоголь был гений, и он сразу понял, что: а) малороссийская тема будет интересна (на редкое всегда спрос), б) писать надо только на литературном русском языке. Гребенка решил быть аутентичным полностью и писал то на русском языке, то на малороссийском наречии. Ну и все-таки – идти по тем тропинкам, где прошел Николай Гоголь, было непродуктивно.
Повторимся – Гоголь был гений и умел собрать со своего скромного малороссийского огорода все подчистую. Да еще и разбил в поле русской литературы маленький цветник малороссийского духа, разбросав по своим бессмертным произведениям малороссийские и польские фамилии, словечки, поговорки, бестрепетно привнеся их в русскоязычную культуру. Такой своего рода имперский подход.