Шрифт:
1
Вьюжным и холодным мартовским утром в Оренбург прибыл московский поезд. С площадки спального вагона бодро соскочил на перрон свежевыбритый журналист из столицы Юрий Вакер и тут же повернулся боком к ветру, что ошпарил лицо, швырнув в глаза снежную крупу. По представлениям того времени (середины тридцатых), москвич был шикарно одет: кожаный реглан, дорогие новёхонькие сапоги, серые замшевые перчатки.
Он ступил на привокзальную площадь, на которой буран намёл извилистые сугробы — их хрустко переезжали сани, запряжённые лошадьми с шорами на глазах;
Перед зданием горчичного цвета дворники ретиво двигали лопатами, очищая панель от сыплющего снега. Укрываясь под навесом крыльца, подняв воротник, топтался часовой с винтовкой, с револьвером в кобуре. Выслушав Вакера, вызвал дежурного; тот поглядел в служебное удостоверение приезжего:
— Было предупреждение о вас. Можете проходить.
Москвич проследовал за дежурным через сумрачно-торжественный чисто вымытый вестибюль и оказался в коридоре. Чекист показал в его конец:
— Там наша столовая — начальник туда подойдёт.
Раздатчица в белом фартуке наливала половником суп в бидончик: его ожидал старик, на котором Вакер невольно задержал оторопелый взгляд. Как попала сюда эта ветхая фигура? Старец был одет в здорово поношенную, но ещё целую солдатскую шинель, имел распушившиеся какие-то пегие, с жёлто-зелёным отливом усы, глаза едва виднелись из-под нависших век. Женщина отрезала хлеба от буханки, положила на ломоть рубленую котлету.
— Ну, дедуха, проживёшь сегодня? Давай иди! — и с улыбкой как бы извинения за свою щедрость обратилась к Вакеру, новому и, по-видимому, влиятельному человеку: — Приютился, подкармливаем. Чего он может? А старательный! Старается посильно помогать…
Журналист подумал: спросить её, чем способен помогать НКВД измождённый жизнью древний дед? Но тут коридор наполнился шумом шагов: в столовую направлялись сотрудники. Приезжий, поставив на пол чемоданчик, не без волнения смотрел на входивших и вдруг вытянул руки:
— Кого я вижу! — не удержался, шагнул навстречу мужчине, постриженному под бокс: по сторонам головы и с затылка волосы сняты, а от лба до макушки оставлена «щётка».
Мужчину выделяли густые тёмные брови, сходившиеся разлаписто и властно, начальственно-требовательное выражение и та отработанность в поступи, в осанке, что выдаёт физкультурников. Он взял гостя за предплечья, тем избежав объятий, подержал с полминуты, затем пожал руку:
— С прибытием, Юра! Хорошо ехал? — не слушая ответа, повёл к столику. — А мы здесь с ночи… — окинул взглядом сотрудников, что рассаживались за другие столы, — хлопот невпроворот!
Марат Житоров возглавлял управление НКВД по Оренбуржью. С Юрием подружились лет десять назад в Москве. Тот учился во Всесоюзном коммунистическом институте журналистики, а Житоров был студентом-правоведом. Того и другого выбрали в районный комитет комсомола, и они развили активность, проверяя быт в студенческих общежитиях. Некоторое
Происходя из революционной семьи, Марат, загораясь, рассказывал о своём отце-комиссаре, что погиб героем в Оренбуржье весной восемнадцатого. Рассказы запалили в сердце честолюбивого Юрия мечту написать об этом человеке яркий роман. Гибель комиссара, помимо своей романтичности, захватывала тем, что погубители не были найдены… Житорова снедало стремление распутать загадку. Служа в столице и имея успехи, он упрямо добивался назначения в Оренбург. И вот он здесь более полугода. Всё его существо до кончиков ногтей давно предалось идее, что об отце должен быть создан роман. Вероятный автор, дождавшись от друга позволения приехать, выхлопотал у редактора командировку: собрать материал о расцвете колхозной жизни в бывших казачьих станицах. В настоящий момент журналисту не терпелось узнать, что нового раскопал Житоров и насколько оно ценно для романа.
— Не хочу опережать тебя вопросами, Марат, я и без того злоупотребляю, но уверен — ты сознаёшь, что не личный интерес, а цель иного уровня… — произносил гость значительно и проникновенно, стараясь показать другу глубину уважения.
— Знаю я тебя, хитреца! И болтуна! — прервал Житоров без усмешки. — Тебе шницель с пюре или с макаронами? — и кинул подходившей официантке: — Два с пюре!
Юрий, точно за чем-то особо важным, следил, как он откупоривает бутылку нарзана. Наполняя стаканы, Житоров веско, с угрюмым огнём говорил:
— Я убеждён, и не может быть сомнений: мне удалось накрыть его! Он должен был видеть смерть отца… Свидетель (я добьюсь!) прижмёт его к стенке. Еду за свидетелем. Ты со мной?
Гостя встряхнуло — только и смог выдохнуть:
— Марат…
2
Житоров считал: если он явится лично к свидетелю, тот не сможет замкнуться и «размотается до голой шпульки». Кроме того, сыну не терпелось попасть в те места, в ту обстановку, где витала тень неотмщённого отца.
Ехали поездом до Соль-Илецка: начальник, три сотрудника и Вакер. Журналист, стараясь скрыть гордость, рассказывал: на него, командированного в далёкое таёжное село, совершили покушение — стреляли дважды.
— Пули вот тут пролетели! — он прочертил ладонью воздух у головы. — Почему и нашему брату положено оружие. — Достал из внутреннего кармана пальто так называемый пистолет Коровина, калибра 6,35 мм.
Житоров снисходительно, с иронией сказал:
— Хорошая штука! В мужика с топором стрельнёшь — он, конечно, свалится… но до этого успеет тебе черепок раскроить. Легковатый калибр!
Переночевав в соль-илецкой гостинице, дальше отправились на автомашинах: начальник с сотрудником и журналистом уселись в принадлежащую горсовету эмку. Другие чекисты и пара местных милиционеров покатили в автофургоне, его закрытый металлический кузов имел единственное (с решёткой) окошечко в двери в торце: известный «чёрный ворон» был окрашен в густой синий цвет. Эмка следовала впереди по сырой, тёмной по-весеннему дороге, в кабину проникал душок навоза, что за долгую зиму выстлал просёлок.