Донгар – великий шаман
Шрифт:
Совсем неподалеку от них, между редкими низкорослыми тундровыми деревьями, заворочалось тяжелое. Но парня напугало не это. В блекло-голубоватом свете мерцающего под луной снега мелькнули роскошные тяжеловесные рога. Лохматый олень-карибу ударил копытом в снежный наст и начал что-то из-под него выедать. Кажется, успокоенный невозмутимым поведением рогатого красавца, мальчишка опустился обратно в ложбинку у корней и почти шепотом добавил:
– Наш шаман говорит – нельзя по Ночам шуметь! Йим! Запрет! Беда может быть!
– Что, Пукы, со страху в штаны наложил? – протянул Аккаля, кривя полные губы и презрительно глядя на тощего. – Боишься, Черный из
Пукы закусил губу – словно жалея, что заговорил. И снова угрюмо опустил лицо к коленям, прикрытым полами старенькой затрепанной парки.
– А какую душу Черный забирает? – с жадным любопытством спросила девочка. – Уй – птицу сна, что по ночам к человеку прилетает? Или ийс – тень? – она перечисляла деловито, один за другим загибая тоненькие пальчики, как будто пушнину продавала. – Или лили – дыхание, что от предков шаман приманивает? Или ту, которая у человека в одежде живет?
– Думаешь, Черный просто снял с богатея штаны? – раздался спокойный уверенный голос.
Ответом был новый взрыв хохота. Сам шутник, расслабленно привалившись к развилке сосновых веток, лишь лениво улыбнулся. Третий из старших мальчиков не походил ни на кругленького Аккаля, ни на тощего Пукы. Откинутый капюшон открывал густые, заплетенные в аккуратную косу волосы и красивое лицо с хищным, как орлиный клюв, носом. Парка аж потрескивала на широких плечах. Если приглядеться, становилось понятно, что одежда его такая же старенькая и бедная, как у Пукы, но почему-то выглядела она совсем по-другому. Наверное, потому, что держался парень со спокойной уверенностью хозяина тысячи стад.
– Ну ты, Орунг, и скажешь, – пробормотала девчонка, смущенно ковыряя снег носком торбоза. Даже в лунном свете было видно, как покраснели ее щеки. Она из-под длинных ресниц покосилась на мальчишку. Мечтательно вздохнула, залюбовавшись тугими – уж точно не хуже, чем у страшных древних эрыг отыров, – узлами мышц, игравших на его наполовину открытых руках. Рукава детской парки давно стали мальчишке коротки. Хоть и бедный, а все равно в поселке он… Ой, да в их глухомани и слова-то для него подходящего нет! Разве что тетка рассказывала, как городские девочки говорят на модном нынче диалекте южан, горных мастеров, – cool! Орунг точно кул – ну самый, самый холодный!
– Ты, Тан, не бойся, – неожиданно вмешался Пукы. – Ничего Черный не заберет – сказки это все. Спасибо голубоволосым жрицам – не осталось больше черных шаманов! Всех истребили, одних только Белых оставили, чтоб было кому камлать-лечить.
– А тебя, сопливый-слюнявый, никто не спрашивал! – Аккаля пнул деревце, под которым сидел Пукы. На плечи и голову мальчишке с ветвей обрушился плотно слежавшийся пласт снега. Влез тут! Он, может, сам собирался девчонку успокоить. Или наоборот – еще страшных историй порассказать, чтоб больше напугалась. – Можешь вообще отсюда шагать – прямо к своим голубоволосым ведьмам, если так их любишь! Воткни им свой сопливый нос туда, куда…
– Ой, Аккаля, ты что говоришь? – перебила его Тан и с явным ощущением собственного превосходства добавила: – С голубоволосыми нельзя носами тереться! Голубым огнем сожгут. Мне мамка рассказывала, что ей сестра рассказывала, а той тетка рассказывала, которая в ледяном городе бывала. Как парень один голубоволосой сказал, что она красивая.
– Пьяный, наверное, был, – пробормотал Аккаля. – Или дурной совсем.
– А голубоволосая ка-ак глянет на него! – увлеченно продолжала девчонка. – И прямо у него из-под ног Голубой огонь ка-ак
– Только за то, что сказал – «красивая»? – потрясенно выдохнул Аккаля.
– Так ему и надо! – с глубочайшей убежденностью кивнул Пукы. – Правильно все жрица сделала. Жрицы – добрые, благородные и грозные, а уж никак не красивые! Их уважать надо!
– Жрица в поселок прилетит, ты ей так и скажешь, – все так же лениво протянул Орунг. – Что она некрасивая и ты ее за это уважаешь.
Девочка мгновенно представила: Пукы со своими нечесаными патлами и в лохмотьях подходит к какой-нибудь надменной голубоволосой ведьме… И захохотала в голос! Рядом радостно повизгивала малышня и, прямо как олень, трубил Аккаля.
– Тогда мы точно от Пукы избавимся. Пых – и нету! – изображая пальцами вспышку, сквозь смех простонал Аккаля.
Орунг медленно повернулся к нему:
– Ты о моем брате говоришь. – Голос его звучал так холодно, что, казалось, был способен заморозить и эту морозную Ночь.
Аккаля попятился под недвусмысленно угрожающим взглядом:
– Ты чего, Орунг? Ты ж сам…
– То я. А то ты. Понятно? – все тем же спокойным ледяным тоном пояснил Орунг, и Аккаля торопливо закивал.
Тан глядела на Орунга совсем восторженно – ну ку-ул!
– Пойдемте, оленей посмотрим, – после недолгой паузы примирительно предложил Орунг. – Скоро в пауль возвращаться.
– Я с тобой, Орунг! – Девочка вскочила первая. – А то сказки такие страшные рассказывали, боюсь я теперь одна. – Тан застенчиво зажмурилась – глаза ее превратились в тонкие лукавые щелочки. Орунг усмехнулся и, подхватив оба длиннючих шеста-хорея, свой и девчонки, направился к оленям. – Цо! Цо! – хорей Орунга легонько похлопывал по оленьим спинам, разгоняя зверей по тундре на поиски уцелевшего под снегом корма.
– Цо! Цо! – звонко вторила Тан.
– Боится она, – обиженно проворчал Аккаля вслед удаляющейся парочке. – Истории страшные про Черных Аккаля рассказывает, а бояться так с Орунгом ходят. – Он круто повернулся и направился в противоположную сторону, зло тыча хореем в гладкие оленьи бока с уже заросшими шерстью клеймами. Толстая, отъевшаяся за минувший День важенка [5] укоризненно фыркнула ему в лицо, обдав теплым дыханием. Олени еще жались к людям, но скоро они свободно разбредутся по тундре, глодая веточки низкорослых деревьев и разбивая наст в поисках скудного корма. Аккаля вздохнул. Хорошо, что их еще долго не придется собирать – почитай всю Долгую ночь. Зато как Долгий день настанет, уж набегаемся. Аккаля приуныл – гоняться за одичавшими за Ночь оленями он не любил. Да еще опять все девчонки за Орунгом побегут, а ему достанется малышня вроде Рапа. Или Пукы, нудный, как сучение веревок из жил. Толстяк неприязненно уставился в спину идущему впереди Пукы. Потом украдкой оглянулся через плечо – не видно ли Орунга. На полных губах заиграла шкодливая ухмылка. Он погрозил кулаком поспешающему за ним Рапу. Малыш удивленно уставился на старшего, потом понимающе усмехнулся. Аккаля протянул хорей перед собой. И, выждав момент, резко ткнул Пукы под коленки. Тощий нелепо взмахнул руками и рухнул плашмя. Рап хихикнул.
5
Важенка – самка оленя.