Допельгангер. Афганец
Шрифт:
– Да, – чуть не хором ответила молодежь. Адреналин начинал поступать в кровь. Кого-то уже трясло. Паха повернулся к «Слону».
– Ты задачу понял?
– Пацанов прикрыть, пока они к лесу будут пробиваться.
– Все верно. А ты? – Паха зыркнул на синеглазого мальчугана.
– Сделаю, «Ракита».
Паха помолчал несколько секунд. Времени у него не осталось. Заводские сбавили шаг, давая поговорить городским, но они приближались. А подойти совсем близко, им нельзя было давать. Паха вздохнул и сказал напоследок:
– Из больницы выйду, все ребра вам пересчитаю, – и он направился навстречу заводским.
Разговор был обычным. Поздоровались, перекинулись парой слов, Паха начал слушать долгую, обоснованную претензию. Но в голове его не оседало ни единого слова. Как в тумане он плыл, во времени, которое стучало в висках каждую новую секунду. Бухало и отдавалось то в
– Один тикает, – крикнул над ухом нервный урка, и это сработало, как сигнал. Паха не готовился, не думал, что будет делать, когда начнется. Все уже было в руках рефлексов. Взросляки заводских дернулись к холму. Стоявший перед Пахой посмотрел на него, еще не решив что делать, как собрать ситуацию в кучу. Драка сейчас могла сбить планы, рассеять контроль. Вырвать инициативу. Но думать ему долго не пришлось. Не целясь, не готовясь, не принимая удобной позиции, Паха наотмашь послал кулак в голову противника. Попал хорошо, не вскользь. Мужик отошел на несколько шагов и схватился за лицо. Остальные стоявшие ближе, кинулись на Паху. Тот лишь мельком успел глянуть и заметить, как вокруг еще одной отчаянной фигуры сгустилась толпа заводских. Паха мог только догадываться, что это наверное, был «Слон». Крупная была фигура.
Первый подлетевший к Пахе полетел через голову на землю. В хоккее такой прием называют – «взять на бедро». В дзюдо, подобный бросок назван – «бросок через бедро». Но хоккей потому и считается игрой для самых крепких, потому что там все сильней и разрушительней. В дзюдо противник летит увлекаемый лишь своим весом, в хоккее же его толкает кинетическая энергия прерванного движения. Пахин противник стал на несколько мгновений истинным хоккеистом, потому что с земли он поднялся не сразу.
Следующий, поняв, что впереди уже нет товарища, шаг успел сбавить, но это его не уберегло от наработанного броска через то же самое бедро. В этот раз Пахе пришлось немного прихватить одежду и потянуть парня, тот полетел на товарища и по разлетевшемуся над пляжем мату, было понятно, что приземлился он неудачно.
Но удача покинула и Паху. Его сбили с ног, навалились толпой. Он пытался маневрировать и кидать не глядя кулаки, но его удары тонули в ночном воздухе, а кулаки противников уверенно и точно отбивали все новые и новые секунды в Пахиной голове. Гул и звон в ушах уже сплавился в единое, ватное множество горячечного безразличия. Не хватало дыхания, силы гасли с каждой секундой. Уже не на удары уходила вся мощь, оставшаяся в организме, а на безрезультатные попытки подняться.
И вдруг что-то изменилось. Паха уже не видел. Его много раз брошенная в сторону и полыхавшая раз за разом вспышками голова не могла различить происходящего. Даже сфокусировать взгляд на чем-то одном не получалось. Он и не увидел, что произошло. Он это почувствовал. Это почувствовали все. Это передалось с дыханием, с потом, с кровью. На миг все словно замерли. Весь мир, река, луна больше не ползла по небу, пробираясь к горизонту. Все стихло, померкло. И в следующий миг взорвалось новой жизнью, новой атакой. Что случилось, и как это было, Паха не знал. Но в какой-то момент, остатки городских вдруг слились в истерзанную и злую группу. Их было немного, но это и не имело значения. Малышне не надо много, им надо вместе. И вместе, в едином порыве они метнулись в сторону своего главного оружия, своего сверхмощного и верного спасителя. Своего бога и повелителя. Своей веры и надежды. Своего авторитетного старшека.
В последнем приступе стихийной смелости и отчаяния они кинулись на толпу самых крупных заводских, метеливших уже почти не защищавшегося Паху «Ракиту». У них не было шансов победить. Они и не пытались. Они даже не сговаривались. Они сбивали с ног, валили, впивались зубами во все, до чего могли дотянуться. До этого покрытый воплями храбрости и мата пляж, накрыла новая волна. Волна завываний от боли.
Паха сам не понял, как оказался совершенно один. Никто больше не держал его, не наваливался, не ломал руки не бил в лицо. Его вмиг оставили. Он тряс головой, силясь рассмотреть, что происходит, но не мог ничего понять. Свара сползла с него и теперь суетилась рядом. Чувств не было, тело наполненное гудением воспаленных нервов и адреналином, ничего не испытывало. Кроме одного. Холода в правой ладони. Он повернул голову и четко, совершенно ясно разобрал лицо самого мелкого синеглазого мальчишки. Лицо с размазанной по щеке кровью, с растрепанными волосами, измазанное грязное и поцарапанное. Лицо это светилось. Слезы лились из этих неестественно светлых глаз. Ясных и преданных, с мольбой и радостью глядящих на Паху. Отчего он плакал? От беспомощности или от азарта? От боли или разочарования? Может от собственного бессилия помочь хоть кому-то, хоть собственному брату. Паха опустил глаза и понял, что привлекло его. В саднящей руке он ощущал холод рукоятки увесистой дубины, когда-то выструганной на случай очередной баталии.
Дальше это воспоминание меркло. Не помнил Павел, ни как он тогда поднялся, ни что делал. Все дальнейшее представляло набор мозаичных, рваных воспоминаний. Какие-то лица, руки, чья-то рваная рубаха. Потом разговор с отцом. Но когда был этот разговор? Сразу ли после драки, или спустя какое-то время. Паха спас честь всех взросляков в тот день и надолго стал самой яркой легендой района. Даже взрослые мужики его стали узнавать и здороваться. Даже те, кого он не знал. Возможно отцы чьи-то или старшие братья. Видимо, наскладывали мальцы историй. Паху стали частенько звать на различные разговоры-переговоры. Его стали не просто слушать. Его слово получило особый вес. Павел точно помнил, что именно в то время он стал внимательнее относиться к тому, что говорит. Авторитет, это ответственность.
Так заканчивалось третье, самое яркое из трех детских воспоминаний Павла.
Глава 2
Четвертое воспоминание
Павел никогда не добивался ничего рьяно. Но нельзя сказать, чтобы он плыл по течению. Судьба была к нему благосклонна, у него получалось то, что он делал. Если он ставил задачу, то выполнял ее. Он не старался ставить себе сложные или легкие задачи. С детства он знал, что мужчина должен жениться, у него должны быть дети, он должен работать. Как работал машинист отец. Как работала мать, диспетчер на сортировочной станции. Жизнь состоит не только из великих целей, великие цели складываются из множества маленьких задач и планов. И вот эти задачи и планы, Павел выполнял ловко и удачливо. Надо было учиться в школе. Он не был отличником, но и двоек у него не было. За все время была пара двоек, но это были столь уникальные события, что мать ходила в школу разбираться. Сам Павел и не помнил этих оценок и их причин. Только со слов матери. Одна из двоек была по математике, но причина оказалась в поведении. Вторая по физкультуре. Однажды, на непозволительный тон учителя, предложил учителю пойти куда подальше, после чего, гордо покинул урок. Учитель в бешенстве, даже прорвав страницу дневника, вдавил жирную пару, и приписал прогул. Потребовал пригласить родителей.
После школы у Павла уже была невеста. Милая девушка из заводских кварталов, хорошая и внешне и внутренне, покладистая, не истеричная и преданная. Странно, но она почти не осталась в воспоминаниях. Павел не раз пытался припомнить ее имя, но оно терялось и путалось. Он временами был совершенно уверен, что звали его невесту Елена. Но иногда ему казалось, что Елена это другая девушка, которую он встретил до… невесты. Потерялось только имя, лицо он ее помнил прекрасно. А вот имя не хотело цепляться, выкарабкиваться из закоулков памяти. И что интересно, в этом случае, с невестой, память вела себя совершенно противоестественно. Чем дольше и чаще возвращался к ней в своих мыслях Павел, тем образ ее становился все более размытым, а имя сомнительным. Каждый раз, думая о ней, Павел понимал, что от нее уже почти ничего не осталось.
Павел призвался в армию в тысяча девятьсот семьдесят девятом году. Ушел, можно сказать прямо из ПТУ, где учился на машиниста. И дальше начинался хоровод рваных, зачастую мало чем связанных и ненужных воспоминаний. Иные из них были ярки, будто происходило это только вчера, другие померкли, затерлись. Это не были провалы в памяти в полном понимании. Свою жизнь Павел мог рассказать подробно. Память начинала подводить, когда хотелось вспомнить подробно, точно воссоздать картину минувшего.
Он помнил коридоры. Помнил окна. Учебку и офицеров. Помнил комнаты и плакаты с наглядными пособиями. Одного сержанта помнил очень хорошо. Его торчащие уши, злые, маленькие глазки. Помнил запахи. Некоторые застряли в голове сильно. Стоило встретить в жизни подобный запах и возникало воспоминание.