Допустим, я признаюсь
Шрифт:
– …ты почему вдруг… зачем?!
Она растерялась, но что Вавилову в ней нравилось – никакой позы. Первое движение у нее – всегда улыбка. Радость ли, удивление, гнев, любопытство, меланхолия – Варя все выражала разными улыбчивыми вариациями. Потому-то он и счел ее перспективной для оптимизации психосоматического вектора. Но нынче вектор опять мог заехать ему по носу. Можно было отправиться домой, глухо матерясь, но это уже проходили. Нужно было срочно сочинять телегу.
– Вспомнил тебя. Решил найти. Прости, что без звонка. В праздник можно.
Она смотрела с азартным подозрением. Вавилов лихорадочно думал о том, следует ли задавать бестактные вопросы о костылях. А не задавать – не будет ли воспринято как равнодушие? В конце концов, он и сам
А главное – откуда они ее знали?! Вероятно, он сам познакомил Варю с ними, кто ж сейчас вспомнит. Хотя нет, все как-то иначе, но пускай все выяснится постепенно – не хочется резких поворотов.
Она не решалась его впустить. В ней боролись любопытство и страх, словно Вавилов был коробейник, пришедший к глупой домохозяйке и соблазняющий ее диковинной овощерезкой. А потом коробейник по сценарию должен проникнуть в квартиру и украсть кошелек. Но почему-то казалось, что она не одна, и потому Федор начал смело умолять ее забрать хотя бы это глупое шампанское и этот слишком помпезный десерт. Потому что они ему ни к чему. Он побредет один в холодный дом и больше никогда и никому не будет устраивать сюрпризов…
Конечно же, она его пожалела и нерешительно впустила, пообещав с ухмылкой, что ее дом тоже не особо блещет рождественскими огнями. Что она терпеть не может Новый год, и… Но, боги, могла ли она сказать что-то еще более канонически правильное для того, чтобы дать Вавилову зацепку. Ну конечно, он ведь тоже терпеть не может массовую обжираловку под плебейское диско, извергающееся из телеящера. Да это просто невыносимо для любого гомо, который еще сапиенс!
И вместе с тем… «моя мама – Фиделя понесло на благодатную почву! – умела удивительно интеллигентно обставить этот мещанский праздник. Скромная закусочка, легкая бутылочка, маленький круглый стол, бежевая скатерть, бормочет телевизор, сейчас зайдут соседи из 36-й… Когда всего в меру – то уже не ритуал, а импровизация. Нам надо у них, у родителей, учиться…»
У родителей? Жива ли еще старая ведьма, Варина мать? Наверное, портит более тонкую атмосферу, чем эти грешные пределы. Спрашивать прямо нельзя – у Вавилова рыльце в пуху, он желал ее смерти. А сама Варя пропустила намек мимо ушей, только спросила, не против ли он вчерашних соседских расстегаев, фасолевого салата и бутыли холодного глинтвейна?
Не против ли он? Да он только и мечтал, как Остап Бендер, о вчерашних расстегаях! А почему, Варенька, у тебя так много в доме опасных пустот? В них обычно скапливаются чужие слепки… особенно в незаполненных пространствах над нами – если высокие потолки, и они никак не используются. С другой стороны, теснота – тоже плохо, потому что тогда метафизические части тебя пытаются сбежать в другие дома… Варя слушала, чуть ухмыляясь. «Ты думаешь, что мне до этого есть дело?» – добродушно щелкнула она незваного гостя по носу. Вавилов подумал, что она, наверное, намекает на свое пошатнувшееся здоровье, но не знал, как деликатно сменить тему. Поэтому не стал про ногу, про костыли, извинился и умолк. Он еще помнил, что ему надо помахать этим резвящимся дуракам – друзьям, заславшим его к невинной женщине, но был уверен, что, как только он ушел, о нем тут же забыли. Так что от растерянности он завел разговор о Варином сыне. «Он в армии. Мама умерла. Что тебя еще интересует?» Этого было достаточно, чтобы почувствовать себя виновным в несчастьях этой семьи, но Федя стойко выдержал напор дурных вестей, уверяя себя, что Варенька не такая. В смысле – не будет спекулировать печалью и поминать Фиделю старые грехи. То, как он отчаянно пытался вырвать ее из болота матушкиной ипохондрии и из лап хищной медицины. И вот результат его стараний!
– Давай помогу, – только и отозвался Вавилов, когда Варя нерешительно уставилась внутрь открытого холодильника, словно надеясь, что гость передумает и откланяется.
Она энергично повертела головой и вежливо непререкаемым жестом попросила его остаться на месте.
– Как ты на костылях-то будешь? – начал раздражаться
Но Варя уже отставила костыли и, сильно прихрамывая, водрузила на стол бутыль и закуску. «Могу и без костылей. Укол обезболивающий вроде начал действовать». – И она снова улыбалась, хотя и недоверчиво. Да, пожалуй, любой бы на ее месте не доверял непрошеному гостю.
– Давай хотя бы шампанское открою, пока оно не нагрелось! – буркнул Фидель, желая подавить неловкость.
– Я шампанское не пью! – торопливо предостерегла Варвара.
– Я наконец понял, что мне лучше уйти, – рассвирепел Вавилов.
С годами он мало-помалу научился подавлять свою гневливость, но вот капризы пока еще его взрывали. Но Варя зачастила, что однажды так отравилась шампанским, и именно вот таким, красным, и она понимает, что он хотел, как лучше, но и она не нарочно!
– А вот это винишко самое то! Вкусно и без последствий, – показала она на бутыль с лубочной рождественской этикеткой.
Вавилов хрипло вздохнул, подавляя гнев, и попросился на балкон покурить.
Королева темных аттракционов
Обидно, но ее, звезду вечера, мало кто заметил. Впрочем, именно такая роль ей и отводилась, и Поля справилась с ней прекрасно. Помощница повара, официантка, а еще по совместительству гвоздь программы. Это ей попался счастливый кусок пирога, только там были никакие не бобы, а горсть изюма. Сначала Поля очень смутилась, но ее успокоили – задания для гостей уже готовы! Ей же остается только зачитать их. Никакой придурочной инициативы! А она была бы не прочь похулиганить. Допустим, чтобы повеселить Пашу-повара. Они давно друг другу симпатизируют. Он всегда ей улыбается, когда они нечаянно встречаются взглядами во время смены. Курить с ним на задний кухонный тамбур ходит другая девушка – самоуверенная, стрижка под мальчика, неотзывчивая на жесты и полутона. Нет, она ему не нравится. Просто приятель по бодрящему рабочему зубоскальству.
А вот у него с Полей могло бы что-то получиться! Пускай хоть маленький, ни к чему не обязывающий роман на американский манер. Надо же Полине с чего-то начинать. У нее еще почти никого не было. Такого, что можно записать в романы. И ведь Паша именно ей предложил отработать сегодня на этом празднике вместе. В Новый год! Это что-нибудь да значит. Вот только жаль, что он совсем не обращал на нее внимания, пока не разразился кошмар. Разве что когда давал указания, его лицо на две секунды становилось милым: «Поля, вот эту бутылку красного шампанского не открывай! Оставь ее в холодильнике». Поля и без него это знала. Как и то, кто эту бутылку утащил. Но так всегда бывает в суете – кто-то что-нибудь да утащит. Но Полю обвинить не в чем. Ей сказали не открывать – она и не открывала! А на нее все накинулись с подозрениями. Но она, несмотря на то что ей всего восемнадцать, умела настоять на своем.
Это был отчаянный праздник. Они бесчинствовали, словно в последний раз. Истеричный угар стареющих игроманов. Ведь именно их поколение сделало игры образом жизни. Игры опасные, примитивные, захватывающие, дикие, уютные… Живые или компьютерные – какая разница! В большинстве своем игры либо тупые, либо зловещие. Веселые игры навсегда остались в детстве. Однако Полино отторжение игровых пристрастий объяснялось просто – она сама хотела быть королевой темных аттракционов. Нетрудно догадаться, что она до страсти хотела оказаться законодательницей мод на игровом поле. Поля на поле. Пока у нее был замысел только одного квеста. Она и основных персонажей нарисовала – пышные, взлелеянные Толкином фантазмы, вскормленные напряженным подростковым воображением. Только она не знала, куда и к кому с ними сунуться! Бесконечно вступала в какие-то группы и сходки, виртуальные и очные, ловила скользящее восхищение и воздушный ворох обещаний, шелестящий мимо. Она не боялась, что украдут идею – она, напротив, этого жаждала. Вдруг нечаянно увидеть своего перса в какой-нибудь игре! Но увы… впрочем, Полина и геймером никогда не была, успев усвоить заповедное правило «не торчи на своем товаре». Хотя нет, ничего она не усваивала, просто ее художественное зернышко-я не очень ладило с машиной. Органы чувств стремились к сырой материи.