Дорога домой
Шрифт:
— Анна, — терпеливо сказал он. — Я там был.
Она обхватила его лицо руками.
— Ты был напуганным мальчиком. Не думаешь, что, может быть, ты настолько привык быть отвергаемым, что ждал этого и поэтому это и видел?
— А ты теперь психиатр-любитель?
— Для того, чтобы делать умозаключения, степень не требуется. — Она наклонилась вперед и сорвала быстрый поцелуй. — Она говорила часами, рассказывая мне о тебе.
— И теперь ты считаешь себя экспертом.
— Я эксперт по тебе, — фыркнула она. — Я годами изучала тебя. С той самой минуты, как стала на тебя работать.
— Ты так прелестна, когда психуешь, — заметил он, вдруг начиная наслаждаться их беседой. Он с удивлением понял, что, забавляется, дразня ее. Он мог ее разозлить, но, тем не менее, она будет его любить по-прежнему. Оказывается, обязательства имеют свои преимущества.
— Тогда я стану еще прелестнее, — предупредила она.
— С этим я как-нибудь справлюсь.
— Ты так думаешь, большой парень?
— Да, мэм. — Он подсунул руки под ее бедра и провокационно подвигал ее. — Вполне уверен.
На мгновение ее веки тяжело опустились в ответ, но затем она широко раскрыла глаза и впилась в него взглядом.
— Не пытайся отвлечь меня.
— Я и не пытаюсь.
О нет, он без малейших усилий добился своего. Хотя Анна не продвинулась в своих усилиях убедить его, она попыталась встать. Его руки сжали ее бедра и усадили на место.
— Сиди, где сидишь! — скомандовал он.
— Мы не можем разговаривать в таком положении. Ты переводишь все на секс и куда мы так придем?
— Вероятно, прямо сюда, на эту кушетку. Между прочим, не впервые.
— Саксон, пожалуйста, будь серьезнее! — простонала она, и замолчала, поразившись тому, что сама только что сказала. Она не могла поверить, что умоляла его стать серьезнее. Он был очень серьезным человеком, редко смеющимся и даже просто улыбающимся. Однако за последнюю неделю она видела больше его улыбок, чем за все три года их знакомства.
— Я совершенно серьезен, — ответил он, — и насчет нашего положения, и насчет Эммелины. Я не хочу возвращаться назад. Я не хочу вспоминать.
— Она любит тебя. Она называла тебя «мой мальчик» и сказала, что наш малыш будет ее внуком.
Она завладела его вниманием, и он слегка нахмурился.
— Она так и сказала?
— Ты должен поговорить с ней. Твои воспоминания однобоки. Они понимали, что после того скверного обращения, которое тебе пришлось перенести, ты не любишь, когда взрослые приближаются к тебе. И именно поэтому они старались не трогать тебя. Они считали, что так тебе будет легче.
Его взгляд становился пустел по мере того, как всплывали воспоминания.
— Хотел бы ты, чтобы они обнимали тебя? — спросила она. — Позволил бы ты им сделать это?
— Нет, — медленно выговорил он. — Я этого не выносил. Даже тогда, когда я стал заниматься сексом, в колледже, я не хотел, чтобы девушка обнимала меня. Так продолжалось до… — Он прервался, его взгляд стал рассеянным. Только Аннины руки он хотел чувствовать на своем теле, только ей позволял прижимать его к себе. Руки всех других женщин он удерживал у них над головой, или же устраивался на коленях, не давая им коснуться себя. И это был только секс. С Анной же, с самого начала, они занимались любовью. Только ему понадобилось два долгих года, чтобы понять это.
Он никогда не позволил бы Эммелине или Гарольду обнимать себя, и они это знали.
Может он ничего не осознавал и поэтому его воспоминания были так искажены прежним жизненным опытом? Если то, что он видел, было отражением в кривом зеркале его разума, тогда ничто не являлось тем, чем казалось. Он всегда ждал, что его отвергнут. К этому его приучили побои и постоянные издевательства, которые он терпел в других приемных семьях, а он был слишком мал, чтобы все это анализировать.
— Ты действительно сможешь продолжать жить, не зная ничего наверняка? — спросила она, поближе наклоняясь к нему. Ее темно-медовые глаза были озерами, в которых он мог утонуть, и вдруг он крепко прижал ее к себе.
— Я пытаюсь жить дальше, — бормотал он ей в волосы. — Я пытаюсь строить жизнь с тобой. Позволь прошлому уйти. Бог знает сколько лет мне потребовалось, чтобы все забыть, и теперь, когда это удалось, зачем ворошить все снова?
— Потому, что ты не можешь его отпустить! Ты не можешь забыть свое прошлое. Оно часть того, что сделало тебя таким, какой ты есть. И Эммелина любит тебя. И это не только для тебя, но и для нее тоже. Она осталась одна на целом свете. И не жалуется, не плачется, что ты исчез почти двадцать лет тому назад и с тех пор ни разу не вернулся повидать ее. Ей только хочется знать, что с тобой все хорошо. Она так гордилась, услышав, что ты преуспеваешь.
Саксон закрыл глаза, чтобы помешать образам предстать перед мысленным взором, но это было бесполезно. Эммелина всегда была сильной личностью, Гарольд — мягче и спокойнее. Он все еще представлял себе ее костистое лицо, невзрачное, как скудный пустынный пейзаж. Она никогда не злилась, но была строгой и прямой. И еще у нее были высочайшие стандарты чистоты. Впервые за всю его жизнь у него была хорошая, чистая одежда. Одежда, в которой ему было не стыдно пойти в школу.
Ему не хотелось задумываться о том, что она прожила двадцать лет, задаваясь вопросом, как там он, и волнуясь за него. Никто и никогда прежде не волновался за него, так что возможность этого просто не приходила ему в голову. Все, чего он хотел, это покончить со своим прошлым, добиться чего-то в жизни и никогда не оглядываться назад.
Анна считала, что нужно оглянуться назад, посмотреть, откуда ты, как будто пейзаж изменился, едва только ты покинул его. И, возможно, так и было. Возможно, сейчас все будет казаться другим.
Он привычно отстранил от себя эмоции, и внезапно ему открылась логика происходящего. Он не хотел возвращаться. Он хотел, чтобы Анна вышла за него. Анна хотела, чтобы он вернулся. Эти три желания сошлись в одной точке, и теперь он знал, что сделает.
— Я вернусь, — мягко сказал он. Она вскинула голову и глянула на него большими кроткими, нежными и вопрошающими глазами. — При одном условии.