Дорога к людям

Кригер Евгений Генрихович

— На фронтах воевало столько людей, что этот мир характеров, судеб, поступков, ошибок и успехов просто необъятен! Я не знал, когда же остановиться, ища новых и новых встреч с профессионалами-военными от маршалов до нынешних пограничников. Понимаешь, писать дневник военного корреспондента или лирическую повесть о фронте — для этого достаточно личных впечатлений. Но если это роман со многими героями, то собственных блокнотов и воспоминаний мало, убийственно мало. Я хочу сказать — убийственно для романа.

Боясь затронуть очень личную для Симонова тему, я все же спросил, кто из военных, армейцев особенно помог тому или другому роману. Вопрос конечно же сложный. Костя, помедлив, ответил в обычной своей неторопливой манере:

— Могу назвать людей, хорошо тебе известных, но было множество таких, чьи имена ничего тебе не скажут. Все же упомяну отлично тебе известного

по боям под Москвой и в Маньчжурии А. П. Белобородова. Но я расспрашивал его совсем о других боях, о другом времени войны. Почему? Роман «Последнее лето» сложился так, что Серпилин, если помнишь, стал командовать армией. Пытаясь понять и уточнить, что значит готовить ее к большой операции, я подробнейше расспрашивал и Белобородова, и генерала А. С. Жадова, и это очень во многом помогло. По роману, наступление наше готовилось именно там, где мы с тобой начинали в сорок первом и где земля была мне знакома, где к тому сроку, когда развертывается действие романа, генерал Белобородов возглавлял уже армию. Это было относительно ново для него, и в наших беседах он, увлекаясь, был особенно откровенен и щедр на подробности решений и переживаний, словом, оказался незаменимым собеседником для писателя. Так вот, соединяясь, высказывания генерала Жадова, воевавшего на другом фронте, и Белобородова, а потом беседы с тоже хорошо известным тебе генералом П. И. Батовым дали возможность составить отчетливое представление о том, что это такое, что же это такое — наша крупная наступательная операция во всем ее, примерно, объеме! И как действует, как чувствует себя в часы крупного сражения командующий армией. Но, повторяю, помогли мне беседы и с другими военачальниками и солдатами.

— А ты? Ты лично? Угадаем ли мы страницы и строки личных твоих впечатлений?

— Если говорить о начале «Живых и мертвых» до того момента, когда Синцов остается у Серпилина в Могилеве, а Мишка, фотокорреспондент, уезжает, то, естественно, тут многое вспомнилось. Ведь это те самые места, где мы колесили на одиноком известинском пикапчике с тобой, Белявским, Трошкиным, речистым шофером Боровковым, попадали в окружение, выскакивали благополучно и учились оптимизму...

— ...У солдат, переживших кое-что потяжелее.

— Разумеется, там-то и гнездятся корни многого, что есть в первых главах романа. Только корни. Заметные лишь на поверхности земли. А дальше, глубже в земле — уже работа моего воображения, в меру сил моих, как автора, приближенная к реальным фактам войны, реальным характерам, реальным чувствам истинных участников войны.

— А дальше?

— А дальше — Сталинград, где мы с тобой были. «Солдатами не рождаются». Когда Синцов вспоминает, как он был комбатом в Сталинграде, многое сделано в романе по моим личным впечатлениям в дни обороны. Во время же наступления я там не был. Но, побывав еще осенью в войсках Рокоссовского, много позже, рассказывая о действиях солдат Серпилина, я восстанавливал в памяти землю, где они наступали, голую степь с ее оврагами, первые попытки прорваться на северные окраины осажденного Сталинграда. Пришлось только представить себе иную степь, зимнюю, снежную. Но ту же самую степь.

...Мне просто не хватит тут места рассказать о месяцах и годах добывания и осмысления писателем обширных материалов для задуманных романов. Но читатель, вероятно, получил все же представление об истоках достоверности, точности повествования, реальности персонажей и характеров, что свойственны прозе Симонова.

Чтобы покончить с «технологией» накапливания, отбора, изучения материалов к избранной теме, напомню, как Симонов во времена шестилетней своей работы над романом «Последнее лето» вернулся на «войну», вернулся на земли нашего грандиозного наступления в Белоруссии в 1944-м. Читатель знает: солдаты генерала Серпилина действовали именно там. И вот, вместе с тогдашним майором, ныне генералом М. И. Чередниченко, участником тогдашних событий, писатель объездил и обошел все рубежи, искал и находил командные и наблюдательные пункты, стремясь заново увидеть подробности сражения глазами военачальников и глазами солдат переднего края, первыми поднимавшихся из окопов на трудный, решающий штурм.

— Не сочетаются ли в твоей работе две функции? — спросил я. — Историка и писателя.

— В окончательном результате — нет, а в процессе работы — да. Все же роман есть роман! В связи с этим хочу сказать, что не очень понимаю деления, касающегося реальной действительности. Это-де — окопная правда. Это — дивизионная, третья — штабная и т. д. Эта — большая, та — малая... А в действительности есть одна правда реального

хода событий на войне. Обилие фактов никогда не мешает думать, наоборот — помогает. Вот и мне, чем больше накапливалось фактов, тем легче было работать над очередной книгой, над романом.

Сам понимая наивность своего вопроса, я все же задал его: усложнилась бы работа Симонова над его военными романами, не будь он четыре года на фронте. Поручик Лев Толстой действовал на четвертом бастионе в дни и месяцы первой Севастопольской обороны, и, несомненно, это помогло ему так верно и «похоже», реально показать солдат и офицеров той же обороны и в «Рубке леса» на Кавказе, и в «Войне и мире».

— Мне трудно представить себя как автора в такой ситуации — пишущего о фронте, не видя фронта. Поэтому и трудно ответить на твой вопрос. Во всяком случае, если бы я, будучи к началу войны здоровым молодым человеком, не пошел на фронт, а всеми правдами и неправдами добыл броню, то, думаю, у меня по крайней мере хватило бы совести не писать после этого о военных действиях. Но тут есть другая сторона дела, более значительная.

И Симонов, придав разговору неожиданный поворот, ссылаясь на то, что о великих войнах писали не только очевидцы, стал рассказывать о работах писателей и кинематографистов нашего времени. В годы войны они были юнцами, на фронт, разумеется, попасть не могли, а теперь создают такие фильмы, как «Белорусский вокзал», восстанавливая точные, верные характеры, чувства, побуждения ветеранов-фронтовиков.

— Недавно я смотрел ленту молодого ленинградского режиссера Алексея Германа о партизанском движении. В этом произведении есть и знание темы, и своя большая мысль. Я не знаю Бориса Васильева, написавшего повесть «А зори здесь тихие...». Наверно, он тоже был мальчиком в годы войны. Но когда я смотрел спектакль в Театре на Таганке, поставленный по этой повести, то снова не оставляло меня впечатление, что передо мной, бывшим фронтовиком, — настоящая правда о войне. Значит, ответственность за эту правду уже берут на себя тогдашние «мальчики». И если они сознают высокую меру этой ответственности, то фронт, его люди, подвиг народа воссоздаются для нас во всей их глубине и достоверности. Меня это радует, для меня, и не только для меня, разумеется, это очень важно.

...Ну, а новые работы самого Симонова? Его планы на будущее? Есть у него повести с общим для всех них героем — военным корреспондентом Лопатиным.

— Не нужно думать, будто эти вещи автобиографические. Будто Лопатин — это я. Он совсем другой человек. Но и в этих повестях сказались личные мои впечатления в дни сражений под Москвой, в Одессе, в Крыму, на Севере, в морской разведке. Вот вышла очередная такая повесть — «Двадцать дней без войны». Видишь ли, корреспондент, перебираясь с Западного фронта на Кавказский, получил короткий недельный отпуск. Из Москвы на Кавказ поездом тогда можно было добраться только через Ташкент, Ашхабад, Красноводск. На это ушло две недели. И вот мне хотелось в новой повести о Лопатине показать, что, вопреки ее названию, война-то, ее напряжение, ее грандиозный труд, ее героика проявлялись всюду, не только на переднем крае. И от этого чувства этой правды нельзя было освободиться нигде, ни в каком отпуске. Кстати, досадно — мало книг написано о «втором» фронте, не на Западе, а у нас — о фронте в тылу, у доменных печей, у мартенов и оружейных заводов. Без этого нашего «второго» фронта не было бы и Победы... — Ну, — добавил Константин Михайлович, — собираюсь еще вернуться к работе над стихами. Ну, еще — документальная проза. Склонность к ней я подтвердил несколькими книгами. Буду работать и над новыми, не только о войне, разумеется. Вот и в области кино, как ты видел, после ленты о сражавшемся Вьетнаме работал я над фильмом «Шел солдат...»

Мы разговорились об особенностях писательского ремесла.

— Я редко думаю об особенностях этой профессии вообще, — признался Симонов, — то есть абстрактно. Особенно о себе в этом смысле. Конечно, когда пишешь несколько романов, то после их выхода в свет остается ощущение какого-то опыта. Но каждый раз возникает желание, — и оно не ослабевает с годами, а усиливается, — острое желание написать по-другому, чем ты писал, то есть не только лучше, но по-другому. Этого можно добиваться, только глубже копнув свою собственную душу. Другого пути, в общем, нет. Глубже подумать над собой, над своей жизнью, над временем, в котором ты живешь, и сказать об этом с большей точностью и глубиной, чем говорил до сих пор. Суметь это сделать. Предпринять еще одну попытку глубже проникнуть в душу читателя, твоего современника, и, быть может, стать ему таким образом более нужным, чем ты был до сих пор.