Дорога к людям
Шрифт:
— Полный вперед — зюйд-норд!
Еще ближе к берегу. Еще и еще.
— Право на борт! Держать курс траверзом к берегу.
То есть борт эсминца будет перпендикулярен линии берега.
Странно! Неужели финны оставили без орудийного прикрытия свой город, столь близкий к Кронштадту? Нет, разумеется. Отчего же Святов ведет эсминец под неминуемый удар орудий неприятеля? Видимо, Иван Степанович не напрасно обещал: где Святов, там — горячо! Да, горячо, но совершенно непонятно. Эсминец крейсирует все ближе и ближе к земле Финляндии. Тишина. Но вот, кажется, нечто «горячее». На десятом-одиннадцатом витке миноносца вдоль берега, видим, — оранжевая вспышка правее города... Знаю, у многих представление, будто после выстрела снаряд мгновенно разрывается где-то поблизости. Тут и позже на
— Из тяжелых бьет!
Недолет. Фонтан балтийской воды вздымается в десятках метров от нас. Вторая вспышка. Ждем. Перелет. Теперь последует то, что артиллеристы называют «вилкой». Внеся поправки, враг направит третий удар прямо в нас.
— Полный вперед! — командует на мостике Святов.
— Впереди — минное поле! — докладывает взволнованный неожиданностью матрос, наблюдающий за морем с мачты.
Снаряд уже летит. Впереди — гибель! У Святова доли секунды на решение.
— Полный вперед! — упрямо повторяет он. Что же это? Самоубийство? Эсминец рывком вперед, а снаряд разрывается за нашей кормой. Не выдерживаю, кидаюсь поднять осколок, отдергиваю руку — раскален! Святов решил, видимо: тяжелый снаряд либо часть палубы пробьет, достанет до машинного отделения, то ли выроет часть борта диаметром метров в пять, тогда — на дно! Минное же поле не сплошное, есть надежда проскочить между минами. Так и вышло. Улыбаясь, Святов приказал взять курс на Кронштадт. Что же это за операция? В нас били, мы не отвечали. Едва не оказались на дне. А результат?
— Не догадываетесь? — спросил меня Иван Степанович уже в Кронштадте. Я догадывался, но не до конца. — Свои хорошо укрепленные позиции там, где вы были утром, Маннергейм держал в строжайшей тайне, не поддаваясь ни на какие уловки. Там у них дальнобойные крепостные орудия, вероятнее всего германские, так что, собственно говоря, вы наблюдали «бой» с гитлеровцами в большей степени, нежели с финнами. Так вот, мы приказали Святову, не открывая огня, самым нахальным образом максимально приблизиться к берегу и курсировать там, пока даже упрямые финны не выдержат и не откроют огонь из орудий главного калибра. А Маннергейм скрывал ту прибрежную крепость до самого критического момента в вооруженном конфликте.
— А наши разведчики-картографы по трем «вырванным» у противника вспышкам успели нанести расположение их батарей! Понял теперь.
— Как вам понравился Святов?
— Ну-у!..
...Будучи уже адмиралом, И. С. Исаков остался самим собой. Он приглашен был встречать 1942 год в неизвестном мне официальном кругу с участием дипломатов. Иван Степанович же пришел в скудно обставленную комнату моей будущей жены и встретил праздник наедине с ее сыном. Налил коньяк себе в фужер и, несколько помедлив, капель двадцать мальчугану. Ахнуть не успел, как тот проглотил и попросил еще. Ларчик открывался просто. Дом не отапливался, А. А. Фадеев добился для сотрудников Правления Союза разрешения приобретать немного водки. Согреваясь так, подросток поразил адмирала бесстрашным отношением к «согревающему».
В последний раз я видел Ивана Степановича у него дома, в здании на берегу Москвы-реки. Пришел за советом, как и что истолковать в полнометражном будущем фильме о Военно-Морском Флоте нашей страны. Прикрыв пледом протез ноги, ампутированной после тяжелого ранения в горах над Черным морем, адмирал флота, оживившись, разъяснял нам с режиссером основы стратегии и тактики наших Морских Сил, особенности и методы использования боевых кораблей разного назначения, предельные границы показа нашей новейшей техники, возможности внешней имитации дальнобойных ракет, не нуждавшихся в том, чтобы их изучали потом на пленке зарубежные специалисты, «Остальное снимайте смело!» И добавил под конец: «Снимайте в действии!» Что и было сделано. Тогда же я видел у Ивана Степановича его новейший по тем временам, да и теперь, «Морской атлас», обнимающий моря и океаны всей планеты, — важное руководство для кораблевождения и в ближних, и в самых дальних водах. Адмирал был любезен, по-своему весел, хотя боль терзала его неотступно в месте ампутации у самого бедра... Коммунист
1977
КОЛЕСА И ПЕРО
Пора рассказать о моих соавторах по фронтовым корреспонденциям.
Нет, это не литераторы. Это — водители автомобилей. К счастью, они здравствуют — известинцы Степан Гаврилович Казаков, Иван Никитич Климов, Иван Васильевич Желтяков и девушки-шоферы, отвозившие нас на передовую: Дуся Терешина, Соня Антонова, Паша Иванова и их подруги. Жаль было девчат, но что было делать, днями фронтовых водителей не хватало.
28 июня 1941 года... Поэт Алексей Сурков, фотокорреспондент «Известий» Павел Трошкин и я распоряжением редакции направлены в сторону Минска. Павел раздражен медленным движением воинского эшелона: «Восьмой день войны, а в газете ни одного боевого снимка!» По селектору связываемся с начальником Белорусского вокзала, просим передать в редакцию: пусть вышлют что угодно с мотором на колесах в Можайск. Надежды встретить редакционную машину в бесконечных потоках товарных поездов и грузовиков на пристанционной площади у нас почти не было. Ходили туда и обратно по перрону станции, озираясь на площадь, забитую машинами и людьми в шинелях, скатанных и надетых на плечо, — никаких надежд! И вдруг истошное:
— Изве-ести-ия-а-а!..
Кинулись на незнакомый голос. Стоит пикап, рядом — высокий крепыш Павел Иванович Боровков.
— Куда везти?
— К Смоленску!
Город в огне. Перекусили на площади, в дыму, чем попало и двинулись к Минску. О чертовщина, нежданная беда — Минск взят неприятелем. Остановились в Могилеве. Павел Трошкин в сопровождении Константина Симонова успел, рискуя и своей жизнью и спутника, снять подожженные нашими артиллеристами фашистские танки. С полными записями блокнотами, минуя Смоленск, добрались до лагеря газеты Западного фронта «Красноармейская правда». С Трошкиным и Боровковым ездил на передовую, где сдерживали гитлеровцев артиллеристы командира Рузе, бившие, передвигаясь с рубежа на рубеж, по яростно наступающему неприятелю из тяжелых орудий — прямой наводкой! Это противоречит Уставу. Но что делать? Снарядами, способными разить противника с расстояния в 10—15 километров из-за отсутствия других огневых средств отпора приходилось батарейцам Рузе, елико возможно, долго сдерживать солдат блицкрига необычными мерами. Тем самым артиллеристы давали возможность пехоте отойти на новые позиции и там встретить врага.
И молодцом оказался наш бравый водитель Павел Боровков.
— Вы, Павел Артемьевич, пешком на съемку не ходите. Я подвезу вас хоть под самый нос к немчуре И товарища Кригера тоже. Вы с малого расстояния и вперед, а для пикапа я везде укрытие найду. Хоть в воронке! Запасные баллоны у меня есть. Выберемся из любой мясорубки.
Так он и поступал. Говорун, весельчак, жизнелюб! Присоединившийся к нам осенью в Вязьме драматург Константин Финн называл кабину Боровкова камерой пыток. При всех своих достоинствах Боровков разговорчив был донельзя. И все в форме монолога. Наказан был тем, что пришлось ему сидеть в кабине в одиночестве; хватаясь за уши, мы удирали в кузов от его трескотни. В остальном — безупречен.
Словоизвержение где угодно и когда угодно. Под бомбежкой, под артогнем, днем и ночью. Не лишен был элегичности. Помню, в местечке с приятным названием Пропойск он говорил молодой соседке по хате, мечтательно и томно:
— Бесконечность. Обратите внимание, Верочка, простите, — Вера Григорьевна!
— А что, Павел Иванович?
— Бесконечность, моя родная!
— Где же, уважаемый Павел Иванович?
Романтик показывал на небо:
— Созвездие Псов, к примеру. Или там — Кассиопея!