Дорога к людям
Шрифт:
На «Марате» я увидел Ивана Степановича.
В тех маневрах этот линкор был флагманом. Над палубой гиганта реял брейд-вымпел — флаг, означающий присутствие на борту высшего военного должностного лица. В тот раз брейд-вымпел оповестил все корабли о том, что на борту корабля-флагмана — резиденция Народного комиссара сухопутных и Военно-Морских Сил Климента Ефремовича Ворошилова.
В первые часы, наблюдая за Исаковым в общении его с командирами корабля-флагмана, я был удивлен, если не больше, настороженным, скрытно холодноватым отношением к нему иных из них, стоявших, правда, не рядом с ним, а в стороне, обменивавшихся вполголоса короткими о нем репликами.
— Моряк! — ворчал один из них. — А родился там, где морем и не пахнет. В
Другие недоброжелатели, видимо, не могли ни к чему больше придраться, молчали, тем более что высказывать истинное свое отношение к Исакову не смели, слишком велик был авторитет начальника штаба Балтийского флота среди преобладающего большинства командиров и матросов. Чудаки! Моряк-горец! Позже я мог бы познакомить их с семьей дагестанцев, прирожденных горцев Гаджиевых. Еще в 1935 году был я на Тихоокеанском флоте, писал о командире тамошней подводной лодки Магомете Гаджиеве, первым применившем на Севере в годы минувшей войны тактику боя в надводном положении с кораблями противника, Герое Советского Союза, погибшем в неравном доблестном бою против германских военных кораблей. В семье горцев Гаджиевых — несколько командиров-подводников. Так что, вспоминая о них, я смеялся над наивным высокомерием якобы прирожденных морячков.
Человек, наделенный необыкновенным чувством юмора, Иван Степанович в ответ своему другу, знаменитому летчику-испытателю Владимиру Коккинаки, повторявшему с восхищением: «Моряк до последней капли крови!» — говорил, смеясь, что он — моряк из Швейцарии. Но тут же он, командир эсминца, писал жене, не скрывая радости: «Я капитан, Олька!»
...Но вернемся к давним маневрам. Еще до их начала в сопровождении одного из командиров я обошел почти все палубы и отсеки «Марата», настолько многочисленные, что могу сравнить их площадь с просторами нынешней московской гостиницы «Россия» близ Кремля, — ведь только кубрики и каюты линкора вмещали две с половиной тысячи матросов и офицеров!.. А помещения котельных и машинных отделений! По тем временам — арсенал науки и техники, средоточие открытий, изобретений, вершин механики, электротехники, автоматики, радиотехники, сгусток механизмов настолько плотный, что впечатление такое, будто вы, карлик, чудом попали внутрь чудовищной величины башенных часов, да еще в момент их ускоренного хода. И всюду с палубы на палубу — металлические трапы, где я, щеголяя выучкой матросской в дни юности, спускался, не держась за поручни и не поворотясь лицом к ступенькам, как шпак, по презрительному выражению офицеров старой армии.
А чистота всюду! Как в девичьей спаленке. Боцман, а то и вахтенные офицеры поминутно выхватывали из кармана девственно чистый платок и проводили по сверкавшим медным или стальным поручням, дверным рукояткам, бортовым «перильцам» верхней палубы, зеркалам, полированной мебели в кают-компании и прочему. И горе дневальным, если свежевыстиранный платок слегка темнел от пыли.
И снова испытал я неприятное чувство, услышав реплику кого-то из молодых командиров в адрес Исакова, в его отсутствие, разумеется.
— По анкете небось — пролетарий. А при старом строе был офицером, мичманом! Голубая кровь!
— Так он же при Керенском произведен в мичманы.
— А что твой Керенский — не старый строй?
...Иван Степанович своим от природы холеным лицом, если можно сказать — интеллигентным, при всей требовательности к подчиненным, мягкий в обращении с ними, даже как бы «породистый» внешне, и впрямь отличался от иных командиров, выходцев из деревни, еще не успевших приобрести небесполезный и на Красном Флоте лоск. Откуда это у когдатошнего армянского мальчугана из села Хаджикент, внука сельского мельника, обитавшего в азербайджанской Гяндже, сына дорожного техника, участника русско-турецкой войны, от кого Ваня впервые услышал о знаменитом кораблестроителе и адмирале Степане Макарове?.. Это уж дело природы, ее отбора.
...По обычаю, журналистов приглашали в кают-компанию, где увидели мы со Львом Славиным
В отсутствие начальства один из командиров спрашивал молодого:
— Отчего вы режете котлету ножом, да еще держите его в кулаке перпендикулярно тарелке? Котлета и так рубленая, мягкая.
— А что?
— «Что, что»! Достаточно вилки. Кроме того, вилку, как и нож, не полагается держать в кулаке. Вы что — на бойне?
— Гм.
Как-то зашел в кают-компанию во время таких советов и сомнений Иван Степанович. Улыбнулся:
— Вы знаете, друзья, в чем существо так называемых правил хорошего тона? Здравый смысл. Удобство. Резать сваренную или жареную рыбу ножом нет необходимости, она и вилке поддается. Помните старый анекдот? Мичман упал за борт в Индийском океане, на него напала акула. «Кортиком, кортиком ее!» — кричат ему с борта. А он, верный этикету, кричит: «Рыбу — ножом? Ни за что!» Будем надеяться, акула оценила его воспитанность. Так вот, вам же несомненно придется бывать в зарубежных портах. За столом на банкетах будут и тамошние аристократы-офицеры. Вместо того чтобы подражать им неумело, стоит вам уже сейчас приобрести навыки светского, если угодно, поведения в обществе. Светского в прежнем понимании этого слова тут ничего нет. Есть разумные привычки интеллигентов. Взгляните на большинство ваших товарищей. Они пользуются столовыми приборами как надлежит, а это удобно и привлекательно, особенно на взгляд женщин, если они окажутся вашими соседками по столу. Ну, а если... Знаете, чем заканчивают англичане книгу о правилах хорошего тона? «Если вам не знакомы эти правила, ведите себя, как вам привычно, как можно более непринужденно, в пределах корректности, разумеется. И вас никто не осудит».
Будущий профессор, адмирал Исаков еще в молодости стал для своих питомцев не только учителем военно-морского дела, но и наставником в жизни, даже в обыденной. Не буквоедом, не назойливым экзаменатором, — в большинстве случаев его советы окрашены были доброжелательным юмором.
Но вот и начало маневров. Слушаю команды и вспоминаю особенности морского лексикона. Рапорт? Ни в коем случае. Рапорт! Компас? Боже упаси! Компас! Повторите! Нич-чего подобного. Репе-туйте!
«Бч-5». «Боевая часть — 5». Это — корабельная артиллерия. Прежде всего — орудия главного калибра. Они выдаются далеко за бронированные стенки высокой, большого диаметра башни. Массивные их стволы нависают над верхней палубой, тяжелые, внешне неповоротливые, угрожающие одним своим видом.
Впередсмотрящий матрос, стараясь упредить специальные приборы слежения за морем, докладывает:
— Впереди под углом таким-то — дымы!
Корабли эскадры «синих»?
После быстрого уточнения их курса и скорости, расстояния до целей последует команда открыть огонь.
— У вас нет ваты? — спрашивает меня сосед-командир. — Тогда крепко закройте уши ладонями. А то...
Да-а. Неповоротливые на вид башенные орудия мигом пришли в движение, стволы их плавно стали подниматься, подниматься, подниматься, одновременно поворачиваясь на нужный угол, и...
Веки сомкнулись сами собой. Палуба под ногами дрогнула. Землетрясение. Страшный суд. Конец света.
Сквозь щелки глаз вижу — вырвались оранжевые языки пламени из чудовищных стволов, и добрую часть верхней палубы заволокло черными клубами дыма.
...Не буду утруждать читателя, очевидно, знакомым ему описанием маневров. Когда примерные бои спустя два-три дня закончились, нас со Львом Славиным и другими журналистами перевели на эсминец. Пришло время стрельб боевыми снарядами по далеким целям — макетам «вражеских» судов или большого размера щитам на море. Ворошилов, Исаков, Трибуц поблагодарили артиллеристов за точные попадания... Катером — на берег. Близилась ночь.