Дорога к Марсу
Шрифт:
И вот пресловутый оранжевый светофильтр убрали.
– Мать честная… – пробормотал Карташов.
– Mamma mia… – эхом откликнулся Пичеррили.
– Джентльмены, мне кажется, мы окончательно свихнулись, – веско заметил Булл.
Остальные промолчали. Не находили слов.
Экипаж «Ареса» прильнул ко всем оптическим приборам корабля, которые имели хоть какую-то связь с внешним пространством. Смотрели во все глаза. Упивались зрелищем. Сожалели, что иллюминаторы – даже в наблюдательном куполе – не дают панорамного обзора. Может быть, глаза инопланетян привычны к иным цветовым сочетаниям? Может быть, они испытывают неописуемый
Багряная пустыня исчезла под покровом серо-зеленой растительности. В северном полушарии синел исполинский океан, покрывающий едва ли не половину планеты. Солнечный блик, похожий на пылающую сварочную дугу, лежал на океанской глади. Вулканический прыщ Олимпа украшала ледовая шапка. А рядом белели вершины трех близнецов: Аскрийской горы, Павлина и Арсии. Синеватые вены рек, стекающих с ледяных вершин, впадали в ненасытную океаническую впадину, разбредались по ущельям Фарсиды, омывая степные плато Южного полушария. Над водопадами, низвергающимися в Долину Маринера, стояли многослойные радуги.
Приближалась линия терминатора. Вот-вот ночная тень скроет берущее за душу великолепие живого, зелено-голубого Марса, но космонавты и не думали возвращаться к рутинной работе. Всеми двигала затаенная надежда, что и ночное полушарие бывшей Красной планеты окажется гораздо на сюрпризы. Марсианская ночь надвигалась, угостив напоследок дивным зрелищем заката. Солнце не утонуло, как обычно, в пыльном и душном, словно набитый рухлядью чулан, мраке. Оно на короткое время вспыхнуло чистым рубином на белом золоте окоема. Марс в три раза меньше Земли, и орбитальный закат здесь стремительнее, как и рассвет, впрочем. Вскоре глаза наблюдателей привыкли к темноте и без труда различали даже слабые отсветы на поверхности планеты. Зоркие глаза итальянца разглядели, например, Деймос, отраженный в зеркале океана. Второй спутник безмятежно сиял высоко в небесах. Фобос же, мерцающий будто раскаленный уголь, остался по другую сторону. Но самого главного не обнаруживали пытливые глаза землян.
– Свет! – выкрикнул Жобан, который умудрился вытеснить пронырливого итальянца из наблюдательного купола.
– Где? Где? Где? – загомонили космонавты.
– К югу от экватора… – доложил тот. – Где-то на Тирренской земле… или чуть подальше… Вот опять!
Сразу две пары рук ухватили француза за ноги и выдернули из купола. Карташов и Булл заменили его на посту. Вперились в ночную темень. И в самом деле, слабое сиреневое зарево родилось над Гесперийским плато и тут же погасло.
– Гроза, – разочарованно выдохнул Булл.
– Нет, вы посмотрите на него! – сказал Карташов. – Ему уже и гроза на Марсе кажется чем-то несущественным.
Сорвалась какая-то пружина, и экипаж «Ареса» дружно захохотал, словно русский отмочил невесть какую шутку.
– Но ведь не городское зарево же, – сказал Булл, когда все отсмеялись.
– Ишь ты, – отозвался Карташов в прежнем тоне. – Города ему подавай.
Но теперь его не поддержали. Джон Булл высказал ту самую затаенную надежду, которая теплилась в душе каждого участника экспедиции.
– А может, они не додумались пока до электричества? – сказал итальянец. – Много бы вы разглядели с орбиты на Земле шестнадцатого столетия?
– Да-а, – протянул Карташов. – Лампадки да лучинки не очень-то разглядишь с трехсоткилометровой высоты…
– Вот что, коллеги, – отозвался Аникеев из командного отсека. – Поговорили и хватит. Пора за работу. Ее у нас сейчас невпроворот. Вся программа исследований летит к черту. Давайте-ка дружно… Пока самые основные параметры. Состав атмосферы, давление, средние значения температур. Кто-нибудь, набросайте проект рапорта в ЦУП, да так, чтобы нас не сочли за сумасшедших… Хотя… кто нас знает…
– Я составлю! – вызвался Булл. – У меня большой опыт.
– Добро.
– Я займусь калибровкой аппаратуры, – произнес Пичеррили. – А то ее сейчас зашкаливать начнет… Не рассчитывали же на такой улов.
– А я замерю высоту атмосферы, командир, – сказал Жобан. – Как бы нам краску не ободрать…
– Правильно, Жобан, – сказал Аникеев. – При такой плотности граница атмосферы должна быть примерно как над Землей…
– Здесь сейчас все примерно как на Земле, командир, – встрял взбудораженный Карташов.
– А точнее? – спросил Аникеев, хорошо знавший друга. Андрей никогда бы не влез в чужой разговор, если бы ему не приспичило сообщить нечто действительно важное.
– Пока мы разглядывали Марс, пришло сообщение.
– Зачитай!
Карташов провел пальцем по экрану планшетки и напряженным голосом начал читать:
– Сотни тысячелетий рос человек на лоне природы, научился добывать огонь, делать дубины, топоры, луки и стрелы для охоты на зверей, возделывал землю, сеял, сажал, собирал урожай, покинул пещеры, переселившись, наконец, в жилища, построенные его руками…
– Что за бред? – перебил его импульсивный итальянец.
– Бруно! – вмешался командир. – Помолчи, пожалуйста…
– Барин, пощади! Умаялся!
Аким высунулся из ямы, посмотрел на жестокосердого «работодателя» умоляюще.
Аполлинарий Андреевич Карташов, студент Санкт-Петербургского университета, сдвинул соломенную шляпу на затылок, прищурился на солнце. Солнце стояло высоко. Его лучи падали с безоблачного неба почти вертикально. Все живое попряталось от июльского зноя, и лишь неутомимые кузнечики стрекотали в траве, да плыл в синеве, распластав крылья, ястреб-тетеревятник.
– Бог с тобой, – отозвался студент. – Вылезай, перекусим.
Опершись о края ямы черными от въевшейся грязи заскорузлыми ладонями, Аким выбрался наверх. Подошел к бадье с водой для умывания, задумчиво поскреб в затылке.
– Слей, барин, – проныл он. – Не побрезгуй.
Аполлинарий Андреевич со вздохом отложил тетрадь, в которой отмечал места раскопок, приблизился к бадье, наполнил ковш тухлой болотной водой, принялся поливать ею руки своего работника. Мысли студента были далеко, и он лил то щедро, то скупо. Аким кряхтел, тер ладони дегтярным мылом, наконец с грехом пополам отмыл. Потом отобрал у рассеянного барина ковш, плеснул несколько пригоршней в чумазое свое лицо, наскоро утерся захватанным рушником и кинулся к плетеному сундучку с провизией.