Дорога к океану смерти
Шрифт:
Маска, приросшая к лицу. Роль, заместившая душу. Кто ты, вечный Второй? Кто ты, там, под маской? Что стоит за твоей исполнительностью — высокая дисциплина служения или просто отсутствие собственной воли?
Где-то там, в глубине, под броней киношного супермена прячется интеллигентный мальчик, когда-то бросивший консерваторию ради летного училища, чтобы доказать девушке, что он не трус. Потом он это проделывал много раз — доказывал себе, другим, ей, доказывал прежде, чем кто-то начинал сомневаться, доказывал, когда все давно сомневаться перестали. Доказал? Другим — пожалуй. Даже ей. В конце концов, он слепил из себя образ, который она готова была полюбить, и она сдалась. Покорилась — и навсегда заперла его в клетке придуманной роли. А
Солгу ли я сейчас, глядя в глаза себе, глядящему на меня из глубины Вселенной? Кто я? Глупый вопрос. Меня нет, я — лишь отражение чужой мечты, воплощенный воображаемый персонаж, не существующий в природе. Я действую не так, как хочу или считаю нужным, а так, как ждала бы от меня она. Роль заставляет меня быть всегда лучшим, лишь истина не дает стать первым.
И сейчас у меня раздвоение призрачной личности. Безупречные герои не поворачивают назад, даже по приказу. Что надо сделать, чтобы Алия по-прежнему могла мной гордиться? Ответ очевиден, и он предполагает отказ от нее. В чем тогда смысл? В любых обстоятельствах точно выполнить приказ — о да, для всех это в образе. Возможно, это было бы достаточным оправданием даже для нее, но для себя я навсегда останусь дурным актером, провалившим бенефис. Так что для меня важнее — жена и жизнь — или роль? Кто я — герой или удачливый комедиант?
Какая разница, важен результат. The show must go on. Выбрав путь, надо идти до конца.
Ренат с силой оттолкнулся от окна, закрутившись вокруг оси, волчком пронесся по отсеку и бесшумно самортизировал руками у пульта. Покосился на Димку — спит, никто не видел.
Все это — лишь красивые слова, пока у меня нет здравых предложений. Из каждого положения есть минимум два выхода, мы просто зациклились на повороте. Ну, например, можно долететь до Марса и подождать на орбите беспилотник с топливом. Ага, года три. Мы просто сожрем друг друга — и вовсе не потому, что не хватит еды. На корабле-то, с замкнутой СЖО, можно продержаться долго. Но, кстати, не обязательно ждать без дела, в посадочном модуле — автономный запас топлива, программу можно выполнить… Тогда я сам их сожру, по программе — именно мне сидеть на орбите. И вообще идея с беспилотником не годится — если уж выбирать путь героев, мы не можем требовать от страны дополнительных затрат, разве что Земля сама предложит.
А на поверхности — долго не прожить, тем более всем, модуль рассчитан на запас. Это если не найти воду — но ведь уже давно известны залежи льда, разве нет? И если не стартовать с поверхности, останется масса топлива. Есть вода, есть энергия — будет и воздух. Проблема только с едой. Собственно, если не собираться назад, то и еды на борту много останется. Кстати, и топлива тоже — из основного запаса — и вообще тут много чего полезного. Как только доставить это все вниз? Орбитальные зонды? Это надо обдумать. Оранжерею так не спустить, а без нее… Но, между прочим, наш жилой отсек по сути своей — стандартный шаттл. В тренировочном симуляторе была миссия посадки на Марс — игрушка, конечно, но симулятор, вообще-то, программировали всерьез. Надо посмотреть программу поближе. Не то, чтобы оранжерея могла легко туда поместиться… Так ведь в запасе будет не три недели, а полгода — можно что угодно на винтики разобрать. А тогда, если все получится, наверное, можно надеяться на те же три года. Ну, пусть два — но зато на поверхности…
Это еще был не план — только призрак плана, опора, от которой можно начинать считать. И в главных чертах его надо успеть рассчитать до окна поворота. Ренат еще раз обернулся на спящего Димку, улыбнулся и полузабытым концертным жестом поставил пальцы на клавиатуру.
— Лариса, постойте!
Визг тормозов. Соня из бухгалтерии едва не угодила под колеса, перебегая улицу. Еще одна!
— Дорогая, как это ужасно! Я только на днях услышала — представляю, что вы пережили! — фальшивое приторное сочувствие в голосе и жадное любопытство в крысиных глазках.
—
— Ах, бросьте, догадываюсь, каково вам — ведь, говорят, ужас что передавали, что там начальство чуть ли не нарочно скрывало неполадки! Вы еще хорошо держитесь, я на вашем месте просто с ума бы сошла! Они, конечно, отбрехались, но мы-то с вами знаем…, — крысиные глазки восторженно поблескивали, не отрываясь от загнанной в угол жертвы. — А как к этому относится ваш муж — Михаил, кажется? У вас ведь уже была возможность с ним поговорить? Нам по дороге, вы мне все подробно расскажете…
Нет, это нестерпимо! Лариса внезапно остановилась, пробормотала что-то про невыключенный утюг и, круто развернувшись, с риском для шпилек рванула обратно.
— Конечно, такое испытание для нервов! Мы все вам сочувствуем! — кричала ей вслед Соня, приподнимаясь на цыпочки.
Захлопнув за собой дверь, Лариса сбросила туфли и несколько минут бесцельно металась по квартире, ничего не видя перед собой и не понимая. Мельком взглянула в зеркало. На щеках, проступая из-под нежных розовых румян, горели красные пятна. Значит, вот так теперь будет. Все, кто до сих пор со скрытой или явной завистью в глазах интересовались новостями полета, теперь будут лезть ко мне с притворными утешениями и злорадно ухмыляться за спиной. Еще бы! Я больше не героиня патриотических интервью и телерепортажей, я жена неудачника, о котором через год никто не вспомнит. И хорошо, если не вспомнит — а то ведь смеяться начнут! С такой помпой под фанфары стартовали — и с полпути назад, поджавши хвост.
Лариса снова заметалась по комнате. И как раз теперь, когда на нее с пристрастием смотрит столько глаз, когда у нее связаны руки — ей вдруг, так неожиданно, улыбнулось счастье, махнула крылом пресловутая синяя птица. Упустить такую удачу — немыслимо, невозможно. Но именно сейчас бросить мужа — ведь каждый плюнет вслед! Просто хочется кричать и кусаться.
Она вновь остановилась перед зеркалом: расстегнув верхнюю пуговицу, вытянула наверх кулончик, смеющийся льдистым голубым светом. Не следовало принимать такой подарок — но сил не было отказаться. Мише в жизни на такой кулончик не заработать, обойди он хоть весь этот дурацкий Марс пешком — а уж теперь и подавно. Да не в одних деньгах дело, просто — просто вот она, мечта любой бабы, принц на белом коне, влюбившийся с первого взгляда, и понимающий с полуслова, и предлагающий увезти на край света от всех этих языков и глаз…
В конце концов, можно было бы говорить о подлом ударе в спину, если бы Михаилу в самом деле еще высадка предстояла — а сейчас-то чего? Все путем, Марс им больше не светит, тихо-мирно возвращаются домой, никаких триумфальных встреч — кто там заметит отсутствие одной жены? Ага, конечно, никто — кроме самого Михаила. Ему сейчас и так, наверное, тяжело. Можно подумать, если я принесу себя в жертву, ему станет легче. Черт, завтра опять сеанс связи, что я ему скажу?
Может, ничего? Приберечь новости до приземления? Нет, так еще подлее: полгода притворяться в прямом эфире… Да и найдутся доброжелатели, всем глаза не отведешь, доведут до сведения. Уж лучше самой. О, написать письмо! Разве не говорил он всегда сам, что предпочитает горькую правду?
—… все будет хорошо, Митенька, ты, главное, не расстраивайся, Марс не убежит никуда, ты еще молодой, будут другие экспедиции, и вообще на нем свет клином не сошелся…
— Да, мама. Я понимаю. Не волнуйся, — обреченно повторял Дима. Запаздывание уже превышало две минуты, пытаться остановить этот поток ответными репликами было вполне бесполезно.
—… не верь плохому, Митенька, здесь все так за вас переживают, так стараются что-то придумать, чтобы вас выручить, главное, чтобы вы вернулись благополучно, ты…, — Анна Витальевна внезапно задохнулась и как-то неловко взмахнула рукой перед глазами, — не…