Дорога к твоему сердцу
Шрифт:
Глава 29.
Амиран.
– Нет!
– резко и громко, почти выкрикивает Милана.
– Твой папа тобой клясться не будет! И меня одаривают таким красноречивым взглядом, в котором без труда читается: "Только посмей". Наблюдаю за тем, как Милана сграбастывает Арлана, притягивая к себе, и еле сдерживаюсь, чтобы себя не выдать.
Она возвращалась. Из того холодного, тёмного и безрадостного мира, куда я загнал её, сначала допустив, чтобы ей причинили вред, потом самолично окунув её в грязное болото своей похоти и жестокости. И неизвестно, смогла бы она вырваться из этого состояния, захотела бы...
Но Арлан, с удивительной чуткостью, нашёл то единственное, ради чего Милана вцепилась бы в жизнь. Её диагноз для неё действительно был болью и приговором. И как в насмешку, судьба наградила её по-настоящему материнским сердцем. Только всю эту огромную любовь некому было принять, пока её не нашёл Арлан. Совпадение, чудо, случайность,
Предположить, к чему эта встреча приведёт, наверное, было не сложно. Сейчас я был уверен, что вот это заветное "мама" и так вот-вот прозвучало бы. Но прозвучало сейчас, в тех обстоятельствах, когда переход стал мгновенным, и ради сына Милана готова была противостоять всему на свете. Мне, обстоятельствам, любой явной или мнимой угрозе, собственной слабости и боли.
Я не на секунду не поверил, что для неё произошедшее между нами было так легко преодолеть. Забыть словно и не было, не испытывать страха рядом со мной. Вот только сейчас для всего этого не было времени, она защищала сына.
– Но почему?
– спрашивает Арлан.
– Ведь тогда ты не будешь бояться!
– Ты же рядом, значит, мне бояться нечего, - она прижалась щекой к макушке сына.
– А что касается клятвы... Давай я тебе кое-что расскажу, а ты серьёзно подумаешь о моих словах. Знаешь, рождение ребёнка это всегда чудо. И хотя этот процесс уже объяснён в сотнях подробностей, это не лишает его своего особого ощущения волшебства. Для меня ребёнок это не просто продолжение тебя самого, семьи или чего-то там ещё. Это удивительный подарок от мира, жизни, судьбы, каждый определяет это по-своему. Только ребёнок может принять тебя таким, какой ты есть со всеми ошибками, проблемами, достоинствами и недостатками. И искренне любить. Просто потому, что ты любишь. Ребёнок это свет в жизни, это дар, за который ни одна цена не будет слишком высокой. Поэтому ты вот один, но ты свет и смысл для стольких людей вокруг. Твой папа, дяди и тёти, братья, я - мы все зависим от твоего тепла. Понимать это и знать о зависимости от тебя стольких людей, это конечно большая ответственность. Но ты сильный и умный мальчик, ты сможешь справиться с этим бременем. Поэтому я тебе об этом и говорю. Теперь понимаешь, какая это ценность твои жизнь и здоровье? Никогда и никому, самому ли себе, своему отцу, мне, да кому угодно, не позволяй считать их чем-то неважным, чем-то, что можно оставить в залог! И если человек говорит тебе, что любит тебя, что ты ему дорог, но при этом клянётся твоей жизнью, допуская лишнюю, пусть даже самую мнимую опасность для этой жизни, то этот человек лжец! Не верь ему и никогда не подпускай к себе! Даже меня от слов Миланы зазнобило. От того с какой верой в свои слова она их произносила. И от несправедливости судьбы, что именно эту женщину она лишила счастья материнства. На секунду мелькнула мерзкая мысль, что и к лучшему, потому что вся её любовь достанется Арлану.
– Я запомнил, - с серьёзным выражением кивнул сын.
– Не переживай, хорошо? И кушать давай. А то сил выздоравливать не будет. Милана улыбнулась одними только уголками губ, и послушно начала есть под внимательным взглядом сына.
После завтрака, решив, что набираться сил лучше всего в саду, Арлан пообещал сам отнести посуду на кухню и подушки с пледом в сад. А я отнёс Милану в ванную. Выйдя, я не придумал ничего лучше, как сесть прямо у двери, рассчитывая, что если вдруг что, то я услышу. И уже вскоре я услышал звук удара и вскрик Миланы. В ванную я влетел за секунду.
– Милана, что? Плохо?
– осматривал я её. На бедре прямо на чуть выпирающей косточке, которую Милана закрывала рукой, расползалась краснота. Видно она поскользнулась, или неудачно повернулась и ударилась бедром об угол столешницы, в которой была установлена раковина.
– Хватит меня трогать!
– разозлилась она и попыталась меня оттолкнуть.
У неё это не получилось, что только сильнее её разозлило. И она словно забыв, что обнажена, ударила кулаком меня в грудь. Только силы в том ударе было, словно котёнок потоптался.
– Ты ещё слишком слаба, вон оставил одну на пять минут и вот, новый ушиб.
– Говорю ей, а сам вспоминаю, где слышал о том, что детям помогают справиться со страхами, показывая, что бояться нечего.
– Тебе придётся принять мою помощь.
– Я тебя сейчас ударю!
– предупреждает она сквозь зубы.
– Ударь!
– обрадовался я.
– Давай, вмажь как следует, как заслужил!
– Просто отцепись от меня!
– злость возвращает немного румянца на её лицо и блеск глазам.
– Никогда.
– Обещаю ей и понимаю, что всё.
Эмоции, что копились эти дни, сорвались, и никакое воспитание и контроль уже не смогут их удержать. Она лупила по мне кулачками, вцеплялась в кожу ногтями, пыталась оттолкнуть от себя, кричала, что я манипулятор и лжец, что я животное и дикарь, чтобы убрал от неё руки, чтоб не смел к ней прикасаться, что я
– Что у вас тут происходит?
– спросил явно бежавший к двери Арлан.
– Всё хорошо. Просто у твоего отца отвратительная привычка вламываться ко мне в ванну!
– взяла себя в руки Милана.
– Пап, ну ты чего? Стучаться надо, сам же меня учил, - напомнил мне Арлан.
– Ты первая начала, - тихо сказал я Милане.
– Твоя мама ударилась, и я решил, что нужна помощь.
– Я могу привести себя в порядок?
– прищурилась она.
– Мы за дверью, - предупредил её, прежде чем выйти за дверь.
– И драться ты не умеешь. Надо будет научить. После того, как Милана вышла из ванной, я помог ей спуститься в сад. Видимо тот всплеск отнял у неё силы, потому что её заметно штормило. Но чтобы я отнёс её на руках, она не позволила, зашипев рассерженной кошкой. Большой выброс эмоций и сил утром, свежий воздух, тихий шум листвы и мягкое покачивание вместе с той самой сонливостью из-за отравления быстро сморили Милану.
Её состояние несколько дней подряд вызывало у меня тревогу. То подскакивала температура, то начиналась тошнота, то она по полдня не могла проснуться. А короткие промежутки бодрствования больше напоминали возвращение в сознание после беспамятства. Я несколько раз звонил Алине.
– А что ты хотел?
– удивлялась она.
– Гормональный шок в сочетании с нервным потрясением. Как она ещё блондинкой не стала. Но постепенно Милана приходила в себя и восстанавливалась. Ко мне она относилась с недоверием, которого не было даже в самом начале, когда я пришёл к ней в палату. У меня всё время было ощущение, что она словно ждёт от меня нападения. Милана старалась не поворачиваться ко мне спиной и не оставаться со мной наедине. Даже спать она хотела вернуться в свою комнатку няни.
– Там у тебя кровать узкая, нам на ней спать будет неудобно!
– окончил спор Арлан.
– Спим здесь. Папа с одного края, я с другого. Охраняем и бережём. Сказано это было с особым выражением, когда Арлан чуть прищуривался, и наклонял голову, словно у него были рожки и он собирался бодаться. И это был верный знак того, что решение он озвучил окончательное, и обжаловать не получится. А где-то через неделю, меня пригласили на сход наших старших. И вот тут неожиданно и резко активизировалась паранойя, подвержен которой оказался не только Тайгир, но и я. Тем более, что за прошедшее время у меня на телефоне периодически высвечивался номер отца покойной жены. Но разговаривать с ним я не желал, опасаясь сорваться.
Его младшая дочь осталась в живых только потому, что старшая была матерью Арлана. И благодаря тому, что Тайгир и Влад оттащили меня, а наверху была Милана, которой нужна была помощь, и я не знал, не опоздал ли я.
Я перебрал все причины, по которым меня могли бы выдернуть на собрание стариков и не нашёл ни одного весомого повода. Тем более, что приглашение получил не только я, но и Тайгир. Но всё равно, тревога не покидала.
Тогда я позвонил Шадару и попросил приехать. Арлан и Анзор почти сразу убежали в сад. Лейла вместе с дочерью и Миланой расположились на качалке. Я говорить о собрании домашним не стал, сказал, что нужно по делам. Охрану всю поставил на уши.
Перед отъездом мы стояли вместе с Шадаром. И молчали.
– Хочешь дать мне в морду?
– первым нарушил молчание я.
– Хочу, но не буду. Во-первых, жена расстроится, а ей волноваться нельзя, иначе наша принцесса останется голодной, и все в доме будут знать, что дочь в гневе.
– Странно видеть. как меняется лицо этого здорового и много видевшего мужика, о котором идёт молва, что он ударом кулака кости ломает.
– А во-вторых, вытворить то же что и ты, и жить спокойно, не мучаясь от чувства вины и чтоб совесть не грызла, может только конченный, вроде покойного сынка Шаркизова или такого же покойного твоего братца. Я не знаю, что на тебя нашло, но мразью не считаю. Но и уменьшать твое собственное осознание галочкой, что тебе за это дали по морде, не собираюсь. Мучайся, и думай, что ты сотворил с хорошей девушкой. Так что руки я попридержу.
– Вон, значит что. Знаешь, лучше бы всё-таки в морду.
– Признался я.
– Без тебя разберусь.
– Хмыкнул Шадар.
– Там на день рождения Афзала Агирова Потрошила приедет. И он очень хочет с тобой поговорить, очень. Так что шанс быть сломанными у твоих костей всё же есть.
– Ну, Потрошила сам сломает, сам же и починит. – Ответил я. Оставив дом под надeжной защитой, а Милану с сыном под присмотром Шадара, я ощутил, как беспокойство слегка улеглось.
Старшие собирались всегда в одном и том же месте. В самом центре города стояло строгое здание без ярких вывесок. Здесь не было ни ресторана, ни контор. Только высокий кованый забор, широкая полоса парка по периметру и двухэтажный особняк в центре. Листва старых деревьев создавала тень и закрывала окна от возможных слишком любопытных зрителей. И тех, кто любил посмотреть на других в оптический прицел.