Дорога на Чанъань
Шрифт:
Он отодвигает чашку.
— Я докажу им всем! — страстно говорит в это время Ань Лу-шань. Он резко останавливается у окна и вперяет взор туда, где, должно быть, находятся его противники, те, кому он должен доказать, — Я докажу им…
Он подбегает, садится на корточки, заглядывает Ду Фу в лицо.
— И вы тоже, — тихо говорит он с упреком. — И вы тоже. Знаю, знаю.
Он встает.
— Вы тоже найдете для меня слова упрека. Вы видели головы… Видели, я знаю. И то, что наболтал вам глупый мальчишка… Мне обо всем уже доложили… Это все не для вас. Мы вынуждены поступать подобным образом — пока.
Это продлится недолго. А этих… — Он внезапно успокаивается. — Мне пришлось их казнить. Они были слишком упрямы… Им предложено было выбрать между старым императором… и новым…
— Вы хотите сказать?.. — от волнения Ду Фу не договорил.
Ань Лу-шань долго не отвечает, разглядывая в дальнем углу что-то видимое ему одному. Потом он начинает говорить. Голос его тих, едва слышен, и в нем — горечь.
— И вы… — произносит он и качает головой. — Вы тоже не верите. Император! Сын Неба! Для вас это слово столь священно, вы ведь китаец, полноценный, чистокровный, без примесей. А я? Кто я — в ваших глазах, в глазах тех? Полукровка, дикарь. Почти что обезьяна… Может быть, не без способностей, занятная обезьяна, может быть, даже полезная. Но божественный император… О, я знаю, каковы, чистокровные китайцы, ханьцы, относитесь к людям другой крови. Я испытал это на себе. Вы позволяете кое-что таким людям — например, умирать за великий Китай в битвах с киданями, или туфанями, или уйгурами. Тех, кто не умер, вы можете даже наградить… и поставить тут же на место, потому что и награждая вы награждаете дикарей. Люди второго сорта — вот кто мы для вас. Расторопные слуги, которых можно похвалить и которые от этой похвалы должны чувствовать себя на седьмом небе от радости. И даже вы — вы! — не можете побороть в себе этого. Быть всегда людьми второго сорта? Ну, нет. Вот вам одна из причин, почему мы восстали. И почему нас поддерживает народ. Он так же угнетен, хотя и по другой причине. Это восстание людей второго сорта, которые хотят доказать, что они не хуже других. Во всем.
— Я никогда не считал вас человеком второго сорта, генерал.
— Я буду императором, — тихо сказал Ань Лу-шань, и от этого тихого голоса Ду Фу содрогнулся. — Я докажу, что и я — полутюрок, дикарь, обезьяна — смогу управлять государством не хуже чистокровного Мин Хуана. И вы — вы мне в этом поможете. Вы должны мне помочь, вы нужны мне. — Он раскидывает руки. — В моей империи не будет несправедливости. Не будет людей разных сортов. Все будут равны — китайцы, тюрки, си, шивэй. Все будут иметь равные права и равные обязанности. Все, кто захочет меня признать.
— А кто не захочет?
Ань Лу-шань обернулся так резко, что кисти на длинном скрученном шнурке не успели мотнуться за ним.
— А тех… — сказал он жестко, — сначала мы попробуем их уговорить. В этом-то вы и должны мне помочь. Но если вы — и такие, как вы, — откажетесь мне помогать, и не будет никого, кто захотел бы мне помочь, я… — Он постучал согнутым пальцем по оконному переплету. Усмехнулся. Вздохнул. — Тогда мне придется их заставить. Я смогу это сделать.
В этом сомневаться не приходилось. Головы на бамбуковых шеях…
— Нас, китайцев, десятки миллионов, — осторожно сказал Ду Фу. — И у каждого есть глаза. Они смотрят этими глазами на тех, кто сейчас распоряжается их жизнью. Они сравнивают то, что есть, с тем, что было. И с теми… Вам понадобятся чиновники, вам понадобится много людей. Ваши офицеры, из которых вы хотите сделать чиновников, храбры, но необразованны. Некоторые… — он запнулся, — мне кажется, что некоторые не умеют даже читать. Еще менее образованны ваши солдаты. Они грубы и жестоки. Может быть, они такие, потому что молоды и лишены образования, но от этого ничего не меняется. Так как же смогут они решать важные для страны — и для вас в конечном итоге — вопросы, как смогут они управлять, руководить, судить, выносить приговоры?
— Их здоровый дух подскажет им правильное решение. Когда волк нюхает след, он знает, чей это след — врага или друга. Я не требую от своих подчиненных знания. Я требую повиновения и исполнительности. А думать за них буду я.
И вы будете, мой дорогой друг, вы будете думать. Вы и те, кто захочет мне помочь.
— Но… ведь это… измена…
Шепот, но он был услышан.
— Измена? Кому? Императору Мин Хуану? Или, может быть, евнуху Гао Ли-ши? — Голос генерала стал мягок, он вибрировал, наполняя собой огромное пространство зала.
Ду Фу молчал.
Значит, императору.
Ань Лу-щань вытянул вперед руку, словно взвешивая;; это слово на ладони, затем решительно отмел, выбросил, забыл.
— Страна обязана ему многим, — упрямо сказал Ду Фу. — И я — тоже.
— Конечно, вы ему обязаны, — подхватил генерал. — Не
он вам — вы ему. Еще бы — он вас заметил, приласкал. Император… разве он не такой же человек, как другие? Разве он не хуже многих, кого знаем вы и я? Да что говорить! Вы ведь жили при дворе, нагляделись. Не зря же ушли… В чем вы увидели его гений? Он выигрывал войны. Но не я ли водил его полки? Может быть, он получил в боях восемнадцать ранений? Он выигрывал войны… Это я выигрывал войны. Я побеждал в сражениях, я и мои друзья и недруги — Ли Хуай-сянь, Ши Сы-мин, Ли Бао-чень. Он повесил нам на грудь и спину львов и единорогов, а затем отослал подальше от столицы, на север и на юг, на восток и на запад, только бы подальше. Он помыкал всеми, как рабами, — вами и нами равно. Его люди проверяли благонадежность вся и всех. Хватали и припрятывали всех, кто казался подозрительным Гао Ли-ши или Ли Линь-фу. Да, я казнил восемнадцать человек, это так. А сколько казнил ваш обожаемый император, которому вы все так боитесь нарушить верность? Где, скажите, наследный принц Шоу? Где три его брата? Где тысячи других, арестованных за одно неосторожное слово? Вы молчите… Вы все еще считаете, что страна и вы лично обязаны ему многим… Я не считаю этого. Государство не может считаться справедливым, если никто в нем не может быть спокоен за свою жизнь. Я назвал вам несколько примеров. Я мог бы назвать их втрое, вдесятеро больше. Я назову еще только один пример. Вы помните, наверное, шум, поднятый вокруг заговора семи генералов Южной армии? Какой только грязью их не поливали! Затем их казнили как последних собак. Их повесили под окном императора во дворце Пылающего солнца. Так вот — они были невиновны. Ни один из них не был предателем. Ни один и не помышлял об измене. Они были слишком известны — вот и вся их вина. Но вы-то все это прощаете вашему Сыну Неба — это, как и многое другое. Почему же вы так непоследовательны, мой ученый друг?
— Чего же вы хотите от меня? — в замешательстве прошептал Ду Фу.
— Мы должны все перестроить. Это будет великий процесс. Мы изменим эту страну. В ней все будет иным. Но один я не могу это делать. Вы правы. Мне нужны люди. Мне нужны вы и ваши друзья. Я знаю — среди моих сегодняшних друзей и соратников много таких, что с радостью и без колебаний предадут меня, лишь задует ветер посильней. — Он понизил голос, — Мой сын — один из них. Они считают, что власть берут лишь для того, чтобы набить сундуки поплотней. Я все знаю. Помогите мне. Для того чтобы установить царство справедливости, мне нужны умные головы. А если вы все откажетесь и оставите меня — вам же самим будет хуже. Итак, чего вы хотите? Выбирайте…
«…райте» — повторило эхо в дальнем углу мрачного пустого зала. «Выбирайте» — это прошептало нечто неведомое внутри самого Ду Фу. Огромная тяжесть сдавила ему плечи и грудь, словно это свод неба, вечный и нерушимый, опустился на него. Вот оно, Слово. Оно рождается, уже родилось, оно произнесено и уже не исчезнет. Но ты ведь хотел этого, ученый и поэт по имени Ду Фу. Ты хотел этого всегда — принести себя отечеству, родине, стране, всем людям. Что же медлишь ты, почему колеблешься? Ведь слово произнесено и в твоей воле поймать, подхватить его, как поводья скакуна, либо упустить навсегда. Но странная робость сковывает язык. Почему? Вот оно, оказывается, как бывает, когда внезапно исполняются невысказанные, самые глубокие желания. Ни радости не испытываешь, ни изумления — только страх, словно увидел под ногой разверзшуюся бездонную пропасть. Страх, тяжесть — и тоскливое чувство одиночества.
Ань Лу-шань стоял у окна, вцепившись пальцами в ажурную решетку. За его спиной все накапливалась и загустевала тишина. Там, в тишине, зрело решение — но какое? Этот человек был нужен ему, именно этот. Сейчас он боролся один на один с самым искушающим из всех желаний — желанием власти, реальной, всемогущей. И, как стон, донесся до генерала голос:
— Но что? Что я могу?
Он только этого и ждал, цзедуши и генерал-губернатор Ань Лу-шань. В одно мгновенье он оказался рядом со сдавшимся человеком.