Дорога на остров Пасхи (сборник)
Шрифт:
Я поднялся на крыльцо и толкнул дверь. Она была не заперта.
Я очутился на летней застекленной веранде. Слева, у большого решетчатого окна, стоял стол, накрытый клеенкой. Я еще помнил то время, когда мать резала на нем овощи и мыла посуду. Вообще, я помнил только ЛЕТНЮЮ дачу; осенью, зимой и весной отец жил тут один. Если не уезжал куда-нибудь.
Все было, как много лет назад – крашеные скрипучие полы, газовая плита, электрическая плитка, позволявшая экономить газ в баллоне, ведро для грязной воды и таз для умывания. Лестница, прислоненная к стене, вела к люку на чердак.
– Отличная печка! – говорил отец, но я так никогда и не узнал, насколько она хороша – летом топить не приходилось.
Вроде все как обычно. И вместе с тем что-то было не так.
Немного позже я понял, что не так. Дом выглядел, как пальто на вешалке. Пустым.
Арт вошел на веранду следом за мной. Я заметил, что он ориентируется в обстановке: видимо, уже бывал здесь. Ну да, конечно, бывал – иначе как бы он сюда добрался? Как бы он нашел дорогу?
Кто он такой, этот Арт?
Не знаю, почему я сразу окрестил его «Артом». Имя Артур ему не подходило. «Арт» выглядело куда симпатичнее, учитывая его европейский – нет, скорее, американский – облик.
– Папа! – громко крикнул я и смутился. Не знаю почему, но я всегда испытывал смущение, называя его «папой». «Папа» казалось мне слишком мягким, примерно как «мамулечка». Отец? По-моему, это несколько грубовато. Отцом можно называть за глаза, и это нормально, по-мужски, без сантиментов, но в лицо… Грубовато.
Я всегда ограничивался коротким «пап»; отсекал последнюю гласную, избавляясь тем самым от излишней приторности «папы».
Но в тот день я крикнул:
– Папа! – сам не зная, почему. Кстати, когда сын называет меня «папа», мне нравится. Смущается ли Васька при этом? Надо обратить внимание. Мне кажется, нет.
Никто не отвечал, и мы вошли в зимний дом.
Там тоже было пусто. Все аккуратно прибрано, полы вымыты, кровать застелена. Нигде – ни пылинки. Даже мух не было – и это летом-то! Правда, когда я открыл дверь, несколько все же залетели и тут же уселись на чистые окна.
– Смотри! – Арт указал на стол, заваленный книгами.
У отца была такая привычка: он много читал, и всегда – несколько книг сразу. Причем – самых разнообразных; Набоков лежал рядом с Толкиеном, а из-под тома Стивена Кинга выглядывал О’Генри.
Сейчас книги лежали не беспорядочно, раскрытые на недочитанных страницах, а четырьмя ровными стопками. Я машинально скользнул взглядом по названиям: обычная подборка в духе отца.
Чехов, Гоголь, Набоков, Кинг, Воннегут, Джойс, Эко.
На ближней стопке, покоящейся на «Зеленой миле» Кинга и заканчивающейся «Именем Розы» Эко, лежала записка.
«Мальчики, познакомьтесь! И переоденьтесь. Вещи в шкафу».
Семь слов. Что они означали? Только то, что могли означать эти семь слов.
– Ну что, мы вроде уже познакомились, – утвердительно сказал я.
Арт опять пожал плечами.
Я потом заметил, что он часто пожимал плечами. Наша, ИНДЕЙСКАЯ привычка. Мы пожимаем плечами, когда слова не нужны. Когда все и так понятно.
– Я – его сын, – продолжал я.
– Знаю, – ответил Арт. –
– Надеюсь, только хорошее? – эта фраза вылетает из меня сама по себе. Так уж повелось: когда кто-нибудь говорит, что ему про меня рассказывали, я автоматически спрашиваю: «Надеюсь, только хорошее?». Это как в боксе: бьешь, не задумываясь. Обычно говорят: «Да», и меня это вполне устраивает.
Но Арт сказал:
– Всякое. Многое.
И тут я насторожился. И спросил:
– А кто ты такой? В каких отношениях вы были с отцом?
– В хороших, – ответил Арт. – Он меня любил. Он жил с моей мамой.
Вот так вот. Арт сказал: «Он меня любил». Но он не сказал: «Он жил с нами». Он сказал: «Он жил с моей мамой». Почему? До меня не сразу дошло. Я это понял позже.
Ну что же, такая выходка была в духе моего отца: свести двух сыновей – родного и приемного – с тем, чтобы они познакомились, а самому улизнуть. С другой стороны, ведь он мог сделать это и раньше. Гораздо раньше.
Он ушел от нас давно. Мне было двенадцать.
Как пишут в романах: «В один прекрасный день…». Но этот день был далеко не прекрасным. Я проснулся, а отца не было. И вещей его тоже не было.
Не было книг, сигарет на столике рядом с телевизором, носков на сушилке в ванной комнате, рубашек в шкафу и джинсов на полках. Ничего не было. Остались только модели самолетов, которые мы с ним собирали.
Не совру, если скажу, что для меня это было неожиданностью. Конечно, я не был совсем тупым даже и в двенадцать лет: я видел, что у них с матерью что-то не ладится. Что-то постоянно трещит и рвется. Но я боялся это замечать: мне казалось, что если я замечу то, что они пытались от меня скрыть, все развалится окончательно. Это вроде как ты смотришь на пылающий дом и боишься крикнуть: «Пожар!».
И вот однажды я проснулся, а отца не было. Видя мой немой вопрос, мать, пряча глаза, ответила, что папа больше не будет жить с нами. Никогда.
Я легко улыбнулся и кивнул: да, мол, конечно. Все в порядке. Я так и думал. Все хорошо.
Я сказал, что пойду погуляю. И пошел – даже не почистив зубы. Я едва сообразил, что надо снять пижаму и одеться, раз уж я собрался гулять.
Я зашел на какую-то заброшенную стройку и ревел там целый день. Это – еще одна ИНДЕЙСКАЯ привычка. Это чушь, что мужчины не плачут. Плачут. Но только этого никто не должен видеть.
Это произошло спустя два месяца после того, как отец посвятил меня в свою ТАЙНУ.
– И… долго он с ней жил? – спросил я, подразумевая совсем другое: когда? Когда он с ней жил?
Не скрою, меня всегда интересовал ответ на этот вопрос: почему ушел отец? Кто был в этом виноват?
Я задавал его себе снова и снова. Тысячу раз – потому что не мог задать его больше никому. Черт, это же так просто: всегда кто-то виноват. Но кто? Он или она?
Простой вопрос, правда? Он или она? А если задать его по-другому? Отец или мать? Чувствуете, какие начинаются сложности? Не знаю. Кому как, а мне было трудно обвинить кого-нибудь из них. Ведь они были мои родители, и я любил их обоих.