Дорога на остров Пасхи (сборник)
Шрифт:
Я всегда удивлялся: как мать может с ним целоваться, с таким колючим? Правда, в то лето они почти не целовались, и он ходил с небольшой щетиной, в которой уже пробивалась седина. В то лето он начал седеть. Наверное, это было просто совпадение.
– А что такое тотем? – спросил я.
– Тотем… – отец задумался. – Тотем, это… Родовой знак индейцев. Символ племени, к которому ты принадлежишь. А если брать более широко, тотем – это рок. Судьба. Понимаешь?
Я кивнул, но по-настоящему понял это только тринадцать лет
– И какой у нас будет тотем? – поинтересовался я. – Давай сделаем волка. Или – орла.
Но отец покачал головой.
– Нам не нужно придумывать свой тотем. Он у нас уже есть.
Вот те раз! Для меня это было новостью. Оказывается, у нас уже есть тотем. Значит? Мы – индейцы?
Помню, что я только подумал это. Я не сказал это вслух, только подумал. Но отцу слова были не нужны.
– Да, Сандрик, – сказал он загадочным шепотом. – Но это – ТАЙНА. Ты умеешь хранить тайны?
И я, так же шепотом, ответил:
– Умею.
Конечно, я в тот же вечер разболтал все матери, но она отнеслась к нашей ТАЙНЕ как-то безразлично. Она выглядела усталой и озабоченной. Она даже не выслушала меня до конца, и мне стало не по себе. Будто бы я предал: и отца, и нашу – теперь уже нашу общую – ТАЙНУ.
Отец сходил в сарай и вернулся оттуда с инструментами. Под мышкой у него был зажат топор, в руке он нес ножовку и долото с деревянным молотком. Это называется «киянка», сказал отец.
Сначала он отпилил от бревна кусок длиной метра в три. Быстро очистил его топором от коры. Затем сделал несколько поперечных зарубок, намечая контуры будущего тотема. Потом настала очередь долота и киянки. Он осторожно вырубал куски древесины, а я смотрел, как зачарованный, за каждым его движением.
– Хочешь попробовать? – спросил отец.
Конечно, я хотел. Но еще больше я хотел, чтобы у меня это получилось так же ловко, как у него. После того, как я четыре раза попал киянкой по руке, пылу у меня поубавилось.
Я посмотрел на левую руку; место между большим пальцем и ладонью покраснело и распухло. Я протянул долото и киянку отцу.
– Давай лучше ты!
Он засмеялся, но совсем не обидно. Отец снова ушел в сарай и вернулся с брезентовой рукавицей.
– Надень.
Я нехотя надел рукавицу.
– Попробуй еще раз.
– Нет, я больше не хочу, – я стал стягивать рукавицу и услышал: отец будто бы говорил сам с собой.
– Индеец, который не научится метать томагавк, погибнет в первом же бою. Индеец, который не научится стрелять из лука, умрет от голода. Индеец, который не может сделать тотем, лишится своего рода. И счастливой судьбы. И никто никогда больше не вспомнит о нем.
Я засопел, всем своим видом давая понять, как мне не хочется делать этот чертов тотем, и как мне не нравится эта затея. Отец молчал.
Я с отвращением стукнул киянкой по затылку долота. Получилось вполне
Я ударил сильнее, со злорадством думая: «Смотри, сейчас я сломаю себе пальцы, и ты будешь в этом виноват». Но я не сломал пальцы. Удар пришелся точно по долоту.
Я бил все сильнее и сильнее, но киянка безошибочно находила инструмент в моей руке. И, скажу я вам, у меня здорово получалось. Мне даже понравилось.
– Штука в том, что ты чувствуешь себя защищенным, хотя защита из брезентовой рукавицы не ахти, согласись?
Я не ответил – продолжал долбить, только щепки летели.
– Ты сможешь работать и без рукавицы. Ее не обязательно надевать на руку; достаточно надеть ее в своей голове, – отец постучал себя пальцем по лбу. У него это получилось звонко, почти как у меня – киянкой по долоту.
Я рассмеялся.
Таких маленьких фокусов отец знал великое множество. Простые, казалось бы, примитивные, вещи. Теперь я тоже их знаю.
Я подошел к двери сарая и прикинул: если вырубить кусок доски со скобой, в которую заходит язычок замка, то можно будет обойтись наименьшими потерями.
Я поставил отвертку, как долото, и замахнулся. Арт молча стоял рядом и смотрел. И правильно делал, что молчал. Если бы он сказал хоть слово, я протянул бы ему инструменты и сказал: «Давай-ка сам, дружок!». И посмеялся, глядя, как он лупит себе по пальцам. Потому что в простых вещах тоже бывают некоторые сложности. Например, как надеть рукавицу в голове. Едва ли Арт знал об этом.
Сухое дерево быстро крошилось. Я прорубал доску насквозь за два удара, вытаскивал отвертку и немного передвигал ее. Наконец скоба подалась и упала.
Этот момент я запомнил хорошо. Мы с Артом почему-то замерли перед дверью, словно боялись ее открыть. Словно предчувствовали что-то.
Наконец я решился, взялся за ручку и потянул на себя.
В сарае было темно. Я стоял и пялился в темноту, а Арт уставился в дверь; точнее, на ее внутреннюю сторону. По-моему, он даже рот открыл. Я проследил за его взглядом и увидел, что изнутри в дверь вбит гвоздик, а на гвоздике приколота записка.
«Арти, дорогой! Когда же ты поймешь, что не все двери открываются ключами. Некоторые приходится ломать. Если, конечно, хочешь войти».
На том же самом гвоздике висел ключ от замка.
Отец тоже звал его Арти… Вот так штука!
Я внимательно посмотрел на Арта:
– Ты ничего не хочешь мне сказать? Какие двери он имел в виду?
– Неважно, – угрюмо ответил он. – Это – мое дело.
«Черт с тобой», – подумал я. На словах это звучало немного мягче.
– Ладно. Не хочешь – не говори.
– А ты? – он повернулся ко мне. – Ты обо всем хочешь говорить? Да? Ты готов обо всем рассказывать первому встречному?