Дорога на Стамбул. Часть 2
Шрифт:
Сам Великий князь…
– Да хоть сам Господь Вседержитель…! – не дал ему сказать командир, – Вернуть в сотню! Немедля! Не станут отдавать – отними, укради… В сотне из станицы ушел, в сотне и вернется. Сколько вам внушать: мы, офицеры, обязаны каждую минуту знать, где наши подчиненные… Каждую секунду. Гречишкин! Где вахмитстр Гречишкин?
– В строю, – примирительно прогудел сотник Рыкавсков, – пытались его к Владикав- казскому полку прикомандировать —лучший стрелок в дивизии. Сбежал. На утреней поверке был.
– Приказной Зеленов, Собеновской станицы?
– Вернулся с излечения, был у болгар…
– Знаю. Видел
– Есть, есть, вот донесение с другим листом перемешалось… – писарь дрожащими руками перекладывал бумаги в папке, – сам подписывал…
– А где второй из Собеновской? Квелый такой, немолодой, второй очереди… Все с Зеленовым хороводился.
– Телятов, – подсказал сотник Рыкавсков, удивляясь, что Бакланов помнит всех казаков полка. – Емельян Телятов, Собеновской станицы, хутора Ново-Зарокова. Они с Зеленовым хуторцы.
– Знаю. Где он?
– Остался на Шипке. – сказал Трофимыч.– На прорыве, в августе остался.
– Трофимыч! – закричал Бакланов. – Побойся Бога! Ноябрь на дворе! Он, что же там два месяца? Я спрашиваю вас! Два месяца?
– Так точно.
– Посылали за ним. Ни в какую! Сам Радецкий просил его оставить. Он при Радецком в разведке. Прошение есть.
– Это что такое 7! – белея от гнева, и заходясь бешенством, прошептал Бакланов. – Вам что Радецкий – отец? Да хоть Государь император!
– Да он, Телятов то есть, сам упирается! Нейдет с позиции.
– С каких это пор нижние чины решают, где им быть надлежит? Вы что, здесь запорожскую сечь устроили! Немедля в полк. Будет упираться – под суд! Вот герой!
– Он, ваше превосходительство, и в правду герой! – бесстрашно глядя в глаза командиру, сказал Трофимыч.
– Ты что подхорунжий… Ты что подхорунжий! – наклоняясь к самому его лицу, прошипел Бакланов,– Ты что институтка?! «Герой», Да он уже буйно помешанный! Он два месяца в аду кромешном без смены! Вы кого домой повезете? Вы кого вернете детям? У него детей куча, а вы его в аду держите! Ты что ли, пенек урюпинский, их кормить после войны будешь? – никогда за все время боевых действий, не позволял себе Бакланов такой грубости, но все офицеры, и даже, казалось бы, имевший право оскорбиться, старший по возрасту, что было выше чина, Трофимыч, ахнули и в сотый раз подивились своему отцу-комиандиру. Миром-то ведь еще и не пахло!
– Правильно разнес, – без обиды, говорил Трофимыч, когда они с Зеленовым подъезжали к Габрово, направленные отыскать и вернуть в полк казака Телятова, – Нам через то большая укоризна. У меня и так вся душа за этого Телятова изболелась. Ездили ведь к нему в сентябре – ни в какую! Ездил то не я, я бы его и слушать не стал – в полк, и все дела! А Целилов отступился. Ну, не едет и не едет. Хай ему! Привез бумагу, чтоб, мол, считать прикомандированным к штабу Радецкого. А ты сотника телятовского спросил? Сотник дозволяет аль нет? Прикомандированный он! Итак, весь полк расчепушили, не собрать никак! И этот уж третий месяц как прикомандированный !
– Пригрелся, небось, при штабе то…– угодливо, но не к месту, вякнул, прибывший со сменной сотней, казак Букановской станицы Колесников.
– Да уж там пригреесси… – оборвал его, четвертый в группе, урядник хутора Базкова Ермолай Акиндин. – Ты говори, да откусыай, а то и по суслам схлопочешь…
– А я чаво?
– То-то и оно что «ничаво»! При штабе! Козел ты базковский и есть! Да там живого
– Нооо! Будя, будя…
– Ты, брат, вот что! – сказал Трофимыч, – ты эти урядницкие замашки бросай! Тута война значить! Не казарма! Домашаешься по мордасом – то! Схлопочешь пулю промеж лопаток!
– Да че вы? Я без обиды.... – загудел Колесников, – я, пра, не знал. У нас то вот льет, как прохудилось.
– В башке твоей тупой прохудилось, – не мог уняться Акиндин. – Тамотки все же горы и не пример как у нас – много выше.. .Расположил? Тамо уж котору неделю, сказывают, лед кругом, заносы да морозы.
– Там ад ледяной. – сказал Трофимыч.
– А у нас тута рай… – пробурчал Колесников. – Стоим в воде – по самые муде!
– Вот ты, кака кострица влипчивая! Как есть букановская строка!
– Чего табе букановские не по ндраву!
– Ехай мовчки!
– Ехай, ехай…
– И не гуди тута…
– Я и молчу давно!
– Вот и молчи!
– И молчу!
Осип с Трофимычем невольно расхохотались.
– У нас в Жулановке щенок был, – сказал Осип,– на него, цыкнешь. Он – ре-ре-ре.. .На него: – Цыть. Ре-Ре- ре. На него – ай, цыть! Ре-ре . Так -то и мурзиться, но обязательно, чтобы последнее – за ним, чтоб его, значит, сверху была.
– Должно – Букановской породы, – уже беззлобно сказал Акиндин, – А чего, к примеру, такое «букан»?
– Ха… – сказал Колесников. – Хто ж не знаить!– Шалаш на льду. С камыша. Мы зимой, когда рыбалим, так, завсегда, шалаши ставим, а то задувает ветром очень.
– Рыбалим. А что по тебе, скажем, Зеленов, так хоть бы рыбы и вовсе не было.
– Точно, – засмеялся Осип. – А еще хуже грибы. Вот уж плесень.
– Эх ты, верхоплавка! Вы и рыбы-то, отродясь, не видали!
– Да наши то верховые казаки и плавать не умеют. Степь кругом.
– Как же это не плавать? Зашел в воду, да поплыл, – удивился Колесников.
– Так дерьмо-то завсегда плавает, – съязвил Акиндин. – Ему и учиться не надо
– И вот не надоело вам собачить меня, господин урядник. Прямо вот язык не на привязи. Вас бы на чепь, дворы сторожить.
– Молчи, вошь мокроштаная.
– Я и молчу!
– Вот и молчи
– И молчу.
Трофимыч только подмигнул Осипу и головой крутанул.
Чем дальше они отходили от Плевны, тем холоднее становилось. На четвертый день, двигались в сплошном снегопаде. На пятый, в Габрово, наквозь проледеневшие, полы шинелей примерзали к седельным подушкам. И все пять дней они обгоняли тяжко шагающую, дышащую клубами пара, пехоту, что неумолимо двигалась к перевалу, накапливался в городах и деревнях, грелась у костров, вповалку валялась в домах, а то и просто на земле, где на соломе, где на поваленных плетнях. Дымила махоркой, брякала котелками, зубоскалила и материлась, но шла и шла бесконечной человеческой рекой. А против этого течения, как правило, ближе к вечеру, медленно плыли возы, в которых везли нечто черное или студенообразное в кулях из тряпок и обледенелых башлыков.