Дорога на Тмутаракань
Шрифт:
– Вы не любите людей.
– Я?! Наверно… Любовь – чувство прекрасное, но… нелепое, что ли… Потеря разума, отсутствия способности к самооценке и восприятию любого человека в истинном свете. Я бы не смог излечить ту, кого люблю…
– А вы любили?
– Я видел любовь… Со стороны – красиво, но мне бы не понравилось… Излишне нервно… И кроме того, мне кажется, что любовь – это одна из разновидностей стремления к смерти.
– Любовь приводит к браку, он же порождает новую жизнь.
– И так бывает, не спорю. Но видел я и иное, как чувство сводило людей с ума, а кого и лишало жизни. Хочешь
Чурила, заинтригованный, ведь не часто Миронег произносил больше одного предложения кряду, кивнул.
– Это случилось несколько лет назад, я жил тогда в Торжке, – начал Миронег. – В городе, в семье богатого купца, жила прелестная девушка, чистая и невинная. Ее, в отличие от подруг, мало интересовали хороводы у костра, посиделки в светлицах с неминуемыми пересудами и сплетнями… Украшения ценились не за вес золота и величину драгоценных камней, но за красоту формы и искусство создателя.
В нее влюблялись, но красавицу это мало трогало. И не оттого, что у нее было злое сердце, просто она еще не проснулась для любви. А может, ее хранила до поры до времени судьба, ведь среди искавших ее внимания были поклонники красоты, но были, и куда чаще, те, кому была дорога не столько она сама, сколько денежный сундук ее отца.
Однажды свершилось, и ее полюбили не за внешность и не за богатство – за душу и непорочность… Новый поклонник был чужаком. Франк или немец, сейчас не важно… Он понимал, что чувству не время, следует ждать, пока девушка созреет душой, а не телом настолько, что станет готова к браку.
Миронег замолчал. Чурила спросил:
– Что же дальше?
– Дальше? А дальше она умерла, – проговорил Миронег. – Не физически, нет, здесь все было нормально, она росла, расцветая на радость родителям. Просто она поменялась… Иные интересы, иные нравы. На смену невинному ребенку пришла взрослая женщина, для нее зов плоти и цена одежды и украшений стали дороже, чем задушевные беседы под луной или любование прихотливыми завитками серебряного браслета.
– Вы называете это смертью?
– А как еще? Изменилось тело – от девичьей угловатости к округлым формам зрелой женщины, изменилось поведение – даже вам, священникам, должно быть ведомо, как меняется девушка, став женщиной, изменилась душа… Похожие люди – разные люди, и та, что покорила сердце франка, уже не существовала, следовательно, умерла…
– У вас странная логика, но я и пытаться не буду спорить.
– Боитесь проиграть спор?
– Боюсь, что не смогу убедить вас в существовании иной точки зрения.
– Отчего же?.. Знаете, кстати, чем все закончилось? Франк, разочаровавшись в избраннице, ушел в запой, словно заразившись нашей народной бедой. А когда протрезвел, то узнал, что она просватана за другого, куда менее требовательного. Франк уехал на родину, через год вернулся и, на всеобщую беду, решил навестить так и не забытую любимую. Она встретила франка уже на сносях, поблекшая – беременность красит далеко не каждую… Говорила с незваным гостем о пирах и гостях, о новых сарафанах и припасах в подклетях. И с каждым словом франк все больше впадал в ярость, видя, как низко пала его любовь, что была для него когда-то всем. Он выхватил меч и зарубил чужую жену, потом бросился на окровавленный клинок,
– Страшная история и страшная любовь… Как звали этого несчастного?
– Франка? Не помню точно… Гумберт, кажется… Точно – купец Гумберт.
– Страшная история, – повторил Чурила-Кирилл.
– Есть иная? – хмыкнул Миронег, снова погружаясь в привычное для себя состояние немногословия.
– Должна быть, – ответил священник, стараясь поспеть за Миронегом.
– С такими людьми, как мы? С нашим двуличием и жестокостью? При таком равнодушии и бессердечии по отношению к самым близким? Не должна…
– Не нам судить о промысле Божьем.
– А кому же, если не нам?
Так, за разговором, пустым, но занятным для обоих собеседников, Миронег и Кирилл дошли до своей цели.
Языческое капище темной громадой высилось перед ними, подавляя злобным величием. От мощного портала веяло угрозой. Миронег сразу вспомнил стены избы, виденной им в вятичских лесах, жилья богини, даже в мыслях называемой хранильником не иначе как Хозяйкой. Говорящий череп, последнее время присмиревший и переставший болтать по любому поводу, словно перенявший характер нового владельца, – голова, сменившая хозяина, как это чудно! – зашевелился в перекинутой через плечо суме, прошептал ехидно:
– Боишься, хранильник?
– Боюсь, – не стал спорить Миронег. – Вспомнил стены твоего жилища – с зубами…
ЛЮДИ ПУГЛИВЫ
А это уже не голос черепа, это сама Хозяйка решила вторгнуться в мысли Миронега. Так же, мысленно, хранильник заметил:
«Такими нас сделали боги по своему образу и подобию».
ДЕРЗИШЬ
«Размышляю».
ДЕРЗИШЬ И ИДЕШЬ К СМЕРТИ
«Надеюсь, что нет, богиня. Я еще хочу увидеть тебя».
УМРЕШЬ, ТАК И УВИДИШЬ
«Дерзишь».
Череп больно ударил Миронега через суму в бок, видимо, это и был ответ богини.
Что поделать – женщины обидчивы.
Днем в святилище службы не шли и жертвы не приносились. Поэтому в первом из залов, лишенном крыши и украшений, с кривыми, наспех выложенными стенами из камней разного размера, никого не было. Только плотно утоптанная земля, заменявшая настил пола, подсказывала, что помещение посещаемо, и часто.
Миронег, оглядевшись, только покачал головой. Кирилл перекрестился.
– Чудны, Господи, дела твои, – проговорил он. – Как только допускаешь подобное? Но не нам понять волю твою…
– Да уж, не нам… Кому вот только?.. Идем дальше, служитель Распятого!
Но дальше им пройти было не суждено. Сколоченные из грубо обработанных досок двери, затворившие проход в следующий зал святилища, оказались заперты. На призывный стук изнутри послышались неспешные шаги, и вскоре одна из дверей приоткрылась, и в образовавшейся щели проявилось недовольное лицо служителя.
– Что надо? – осведомился не человек, а губы на его лице.
– Можно пройти? – спросил Миронег.
– Можно, – ответило лицо, – но не сейчас. Моление будет на закате, тогда и приходите, а сейчас возвращайтесь, откуда пришли.