Дорога неровная

Изюмова Евгения Федоровна

Таких дней было ровно двадцать — светлых и пасмурных, тихих и ветреных, погожих и дождливых… Когда дождик едва моросил, студенток все-таки отправляли в поле, и за день от непогоды одежда набухала сыростью, потому после ужина на территории лагеря разводились костры, возле которых девчонки грелись и обсыхали. Тем, кому не хватало места у костра, искали другие «теплые местечки», и однажды случился даже курьез: кто-то бросил свою куртку для просушки на дизель, обеспечивающий лагерь электроэнергией. Дизелю это не понравилось — куртка вспыхнула пламенем, загорелся и дизель, а студенческий лагерь остался на сутки без света, так что завтрак выдали сухим пайком — повара не успели на костре сварить кашу.

В сильный дождь девушки сидели в палатках

на нарах, закутавшись в куртки и одеяла. Так что неудивительно, что многие возвратились домой простуженными. А вообще простуда обходила их стороной. Лечились девушки легко и просто: всей комнатой ели лук и грели ноги в горячей воде. Но главное, девушки присмотрелись друг к другу, определили, кто на что способен, сдружились, правда, куйбышевские, их было пятеро, мало общались с иногородними, которых объединяла тоска по дому, им нравилось рассказывать друг другу о своих краях, о родителях, о друзьях. Шура подумала и предложила оформить альбом «Край родной» — и все ее дружно поддержали, разумеется, кроме самарских — так себя называли местные, потому что Куйбышев — это бывшая Самара.

— «Жизнь студенческая, жизнь голодная, квартира маленькая да холодная…» — Шура Дружникова сидела на кровати по-турецки и горланила недавно сочиненную песню.

— Да уж… Лучше пусть квартира холодная, чем палатка, — проворчала Рая Картушева и осведомилась. — А ты долго будешь так сидеть? Через полчаса выходим.

— Вы хоть сами соберитесь к тому времени, а за меня не беспокойтесь, — улыбнулась Шура.

Удача продолжала идти рядом с Шурой. Как иначе назвать то, что после возвращения из колхоза ей и еще трем сокурсницам удалось получить направление в общежитие? Правда, от Молодогвардейской далековато, зато большая экономия: частные квартиры — дорогие. Впрочем, Шуре не приходилось жаловаться на отсутствие средств: училась она хорошо, потому получала стипендию. И отец регулярно деньги присылал. Потому, имея пятьдесят рублей в месяц, Шура могла считать себя богатой студенткой: питалась вполне прилично и могла покупать необходимые для жизни мелочи, даже могла себе позволить пару раз в месяц посетить театр или концерт залетных московских звезд. Вот и сейчас они всей комнатой собирались на такой концерт. Девчонки метались по комнате, вырывая друг у друга утюг, чтобы погладить одежду, а ее платье висело в шкафу, приведенное в порядок еще вчера. Одевшись, она вместе с Нонной Лесовой ожидала, пока соберутся Картушева и Вишнякова.

Куйбышевский дворец спорта иногда превращался в концертный зал, вот и на сей раз в центре хоккейной площадки была сооружена сцена, правда Шура с подругами сидела на самом последнем ряду — такие удалось достать билеты, и Рая, самая ворчливая из четырех подруг, бурчала, что пожалели денег и ничего не видно.

— Хватит уж тебе разоряться! — рассердилась Люба. — Какие были, такие и купили! Не мешай! — и сунула в ее руки театральный бинокль, купленный в складчину в комиссионном магазине.

Шура не обращала на них внимания: Рая и Люба родом из одного села, дружили фактически с пеленок, перепалки — своеобразное дополнение их дружбы, потому что характер имели совершенно разный. Люба — невысокого роста, спокойная по характеру, что бы ни случилось, считала, что так, значит, надо. Рая имела взрывной характер, быстро выходила «из себя», да и комплекцией отличалась от Любы — высокая, массивная, но толстой ее назвать было нельзя. Подружки долго бы пререкались, если бы не Нонна Лесова — самая уравновешенная в их комнате. Нонна грозно шикнула на обеих, и они послушно затихли, потому что Лесова была старше всех, словом — «авторитет».

На сцене одна за одной «вспыхивали» звезды — ансамбль «Гайя», Юрий Гуляев, Валерий Обадзинский. И вдруг зал взорвался апплодисментами: в лучах прожекторов возникла женская фигура, то была Клавдия Шульженко. Как-то раз Шура слышала, что современной певице, чтобы прославиться, нужно пять минут: если есть у тебя хотя бы подобие голоса, музыкальный слух, умение держаться на сцене —

остальное за тебя сделает радио и телевидение. Но Шульженко, чтобы заслужить право на такую громовую встречу, любовь и признание, понадобилось немало поколесить по фронтовым дорогам России, и ее песню о синем платочке знал весь мир. Отец рассказывал, что фронтовые бригады артистов порой выступали рядом с передовой. Когда Шульженко приезжала в его часть, отец даже пытался приударить за ней, потому что на правах комиссара политрезерва фронта находился рядом. Отец очень любил слушать Шульженко. И вот она стоит в лучах прожекторов — стройная, улыбчивая.

— Сколько же ей лет? — задала вопрос Люба, и Шура ответила ей:

— Не знаю, на вид лет пятьдесят…

Люба засомневалась:

— Нет, она, по-моему, старше.

— Голос-то, голос какой! — утихомирилась, наконец, Рая, перейдя к восторгу. — А руки, посмотрите, какие у нее руки, два белых лебедя… — и запоздало проинформировала: — Я читала, ей семьдесят один год.

И вдруг в праздничное восторженное настроение ворвался грохот сидений — часть зрителей заспешила к выходу, боясь, что опоздают на автобус, однако Шура, как и ее подруги, осталась на месте. Девушки всегда выходили из зала в числе последних, хотя знали, «последние» сядут в собственные автомобили и уедут, а они будут бежать трусцой, чтобы успеть к трамваю. Бывало, что и не успевали. И все-таки не уходили, сидели до конца.

Иногда, случалось, гости-гастролеры, которые рангом пониже, приезжали прямо в техникум, потому что воспитательная работа в техникуме была на высоте. Техникум открылся в период подготовки к празднованию столетнего юбилея Ленина, и комсомольские организации сразу стали сдавать Ленинские зачеты. В КИПТе (так звался коротко полиграфический техникум) пошли дальше: создали многолетнюю программу «По Ленинским местам». Самый первый набор в летние каникулы ездил на теплоходе в Ульяновск, на второй год КИПТ, «обросший» уже новыми группами, на поезде побывал в Ленинграде и Москве.

Курсу Шуры пришлось довольствоваться изучением биографии Ленина в местном Доме-музее. Но в год столетия предстояла поездка в Польшу. Шуру включили в состав группы, однако ей так и не пришлось побывать за границей: родители не дали денег, мать прислала рассерженное письмо: «Ты, видимо, с ума сошла, думаешь, что мы тут в золоте купаемся, захотелось тебе по заграницам поездить. В Польшу ей захотелось! А в Америку не хочешь?» Письмо Шуру обидело. Все она понимала, знала и то, что родители живут не в роскоши, даже на вступительные экзамены ездила за свой счет — скопила необходимую сумму, пока работала в библиотеке, и первое время жила в Куйбышеве, благодаря своим сбережениям. Но отец снова начал пить, потому родителям денег не хватало. А просила-то всего пятьдесят рублей: ей выделили бесплатную путевку, надо было лишь за питание да за билеты до Москвы заплатить — там формировался туристический поезд в Польшу. Но свою обиду Шура сдержала, и в то время, когда подруги развлекались в Польше, она занималась ремонтом квартиры в Тавде, вспоминая торжественный вечер, посвященный столетию Ленина.

Шура, как и в школе, в техникуме оказалась в центре общественной работы. Как на первом курсе выбрали ее комсоргом группы, так она и «тянула лямку» беспокойной комсомольской работы до окончания техникума наравне с кураторами. Кроме того, Шура занималась спортом, участвовала в художественной самодеятельности. В общем, неплохо это у нее получалось — руководить своей группой, если Шура не осталась без внимания на торжественном вечере в честь юбилея Ленина. В тот день преподавателям техникума вручили юбилейные медали, а студентов наградили Почетными грамотами. Когда Шуру пригласили на сцену для вручения ей Почетной грамоты, зал дружно аплодировал, вторую отметил также аплодисментами. При вручении третьей грамоты по залу пробежал смешок, а когда смущенная Шура поднялась на сцену в четвертый раз, студенты дружно рассмеялись, и директор техникума, пожимая ей руку, сказал под дружный хохот зала: