Дорога неровная
Шрифт:
Не стыдись, страна Россия!
Ангелы — всегда босые…
Александра шла вдоль реки, а за ней струился длинными полосами туман, обгонял ее и клубился в сумраке, который становился все гуще и темнее: наступала ночь. Александре страшно идти, но назад дороги нет. Впрочем, она всю жизнь шла только вперед или, если случалась неудача, останавливалась и ждала, когда завершится черная полоса, и двигалась дальше. Уж такой она уродилась — целеустремленной и настырной.
Туман уже совсем загустел, стал похож на плотное облако.
Она подошла к костру и даже не удивилась, увидев Геннадия, мать, Смирнова, еще каких-то людей, среди них были и знакомые лица — Евдокии, жены старшего брата Виктора, их детей Сашки и Татьянки. Возле Евдокии вертелся крохотный мальчишка, которого Александра не знала, но потом сообразила, что это, наверное, их с Виктором первенец — Коленька. И бабушка Валя грелась возле костра.
— О, Пигалица! Привет! — увидел ее Геннадий и махнул призывно рукой, мол, двигай к нам: здесь хорошо.
Александра вступила в призрачный свет от костра и, наконец, разглядела всех, кто тут собрался: ее родные и любимые люди, даже Изгомовы — Анатолий с Владимиром присутствовали. Ей стало жутко: все люди, которые грелись сейчас у костра, уже давно умерли, а тут — живые. Зомби, что ли?
— Да не зомби, — рассмеялся заливисто Геннадий. — На земле нас нет, только бренные останки в могилах, а мы — души людей, которых ты знала. А что такие вот живые, так ведь ты про нас, как про живых думаешь. Верно? — Александра согласно кивнула.
Это так: никогда она не вспоминала об умерших родственниках в момент похорон, они в ее памяти — живые. Как с живыми порой разговаривала, представляя, что они могут ей ответить. И во сне виделись они Александре чаще всего молодые и красивые, такие, какими сейчас предстали они перед ней на поляне.
— Вот, и я говорю, что мы для тебя — не мертвые, — вновь угадал ее мысли Геннадий.
Александра окинула взглядом приветливые лица и сразу увидела мать, удобно сидевшую в легком камышовом шезлонге, и кинулась к ней:
— Мамочка, родная, как ты? Легче тебе стало? — мать полгода лежала парализованной. Не могла принимать пищу и разговаривать. — Мамочка, прости, что не стояла рядом с тобой в смертный час! — не дождавшись ответа от матери, Александра опустилась перед ней на колени. — Мне было очень страшно!
Павла Федоровна погладила ее по голове почти невесомой, прохладной рукой:
— Я знаю, милая. И правильно сделала: нельзя умирающего человека тревожить — ему тогда труднее умирать. Душа цепляется за тело, и ей тяжело, хочется поскорее вырваться из ненужной оболочки, а не может.
Александра опять кивнула: да, труднее… До сих пор корит себя, что, вероятно, не все сделала, чтобы продлить жизнь матери, хотя знала — покинет мама мир живых все равно; корит, что не все сделала, как положено по обряду погребения, но это произошло просто от незнания. Эта вина однажды привела ее в храм, чтобы поставить свечу за упокой души своей матери и Смирнова. С тех пор она в каждом городе стремилась побывать в церкви. Но лишь в двух чувствовала себя как дома, легко и свободно, откуда никуда не хотелось уходить — в Иверской часовне возле Кремля и в храме Донского монастыря. Дорога к Богу у каждого своя.
— Я помню, ты сказала, что будешь сниться мне перед неприятностью, а не снишься. Почему? У меня их — полно.
— Ну, это еще не страшно, — улыбнулась мать. Улыбка была удивительно красивая и молодая. И сама она тоже была молодая, точь-в-точь, как на одной из старых фотографий — черные косы лежали короной на голове, только одета в белые просторные одежды, словно дева Мария. За спиной шезлонга стояли двое, и Александра узнала в одном Смирнова, тоже черноволосого, молодого. Он выгнул дугой правую бровь, и взгляд его сверкал по-орлиному остро и задиристо. А второй… Максим Дружников, точная копия старой-престарой фотографии, которую когда-то Павла Федоровна увеличила и вставила в рамочку. Впрочем, иным Александра родоначальника рода Дружниковых и не представляла. Вот и сейчас он стоял строгий, прямой, слегка насупленный, в солдатской шинели, перепоясанной ремнем. «Интересно, с кем сейчас мама? — подумалось Александре. — С Максимом или батей?» — так она звала часто Смирнова.
— Доченька, браки свершаются на небесах, — сказала Павла Федоровна, и Александра так и не поняла, с кем же заключила мама небесный брак.
— Мам, так почему же ты сейчас мне не снишься? — повторила Александра. — Не снилась даже тогда, когда я разошлась с Виталием.
Павла Федоровна вновь улыбнулась и ответила:
— Это не было бедой. С одной стороны — да, беда, но с ним ты не добилась бы того, чего достигла потом. И я знала, что ты справишься с этой невзгодой. Прости его, да и все, пусть живет, как ему можется. Еще Мохандес Ганди сказал, что «умение прощать — свойство сильных. Слабые никогда не прощают». А ты у меня сильная, — Павла Федоровна сказала это с тихой гордостью, ласково глядя на младшую дочь.
— Да я уж давно простила. Ты же знаешь, я не умею долго злиться — от этого душа выгорает, свет становится черным.
— Правильно понимаешь. Это, действительно, так.
— Кстати, почему ты сказала, что все мои недоброжелатели будут наказаны через два года? — это, как ни странно, сбывалось. Бывает иногда, что человек не может находиться рядом с другим: словно задыхается при нем, тоска наваливается, из рук все валится, а тот словно чувствует это и давит, давит, загоняет жертву в угол… Но благосклонная судьба Александру с такими людьми всегда разводила по сторонам. И всегда… через два года.