Дорога неровная
Шрифт:
Об этом думал под хруст снега Тимофей Доливо, работник Ишимского уездного статбюро. Он закутался в большую медвежью полость так, что только нос торчал наружу — январь ярился Рождественским морозом.
— Эй, милейший, скоро ли Прокуткино? — крикнул Доливо в спину возницы.
Тот, не оборачиваясь, ответил:
— Да час поди-ка будет, как доедем…
— А что, милейший, продотрядники очень суровы? — осведомился Доливо, прекрасно зная, что 6 января до всех уездов доведено новое задание — семенная продразвёрстка. Цель — собрать воедино семенной фонд, чтобы остался он в целости и сохранности до весны, чтобы не случилось как в прошлый год: иным крестьянам и сеять было
Конечно, в новой идее был определенный смысл, ведь и в самом деле есть и нерадивые хозяева. Однако любит русский человек крайности, берется порой в тупом усердии гнуть сухую палку, а она — ломается. Так случилось и зимой 1921 года.
Семенное зерно стали свозить на волостные и уездные пункты, где не было складских помещений, и зерно зачастую сваливали под открытым небом, и гнил да мок хлебушко, гибла надежда на новый обильный урожай. Чтобы спасти семена, продотрядникам под видом семенного зерна отдавали едовое, и оно тоже сыпалось в общую кучу, смешиваясь с семенным…
Доливо знал, что в некоторых волостях зерно сейчас губилось сознательно, как весной прошлого года сознательным завышением продразвёрстки его люди провоцировали крестьян на мятеж. Готовился новый голодный год и крестьянский бунт.
— Ох, товарищ хороший, — откликнулся горестно возчик на вопрос Доливо, — совсем продотрядники замучили. Это надо же: отдай им семенной хлебушко! Да у нас в Сорокино, к примеру, и амбаров таких нет, чтобы хранить всё зерно. Свезли к волисполкому, свалили во дворе, обещались отправить в Тюмень, там, говорят, пристанские пакгаузы пустуют. Хоть пакгауз и не амбар, а всё ж таки справное помещение, не голый двор. Уж неделя прошла, а зерно лежит, мокнет да мёрзнет под снегом. Прямо беда! Уж хоть бы вы, товарищ хороший, кому в уезде об этом безобразии сказали!
— А что, никто против этого безобразия и не возмущается?
— Да как — не возмущаются? Вон, сказывают, в Новотравном бабы взбунтовались, известное дело, дитёв кормить будет нечем, коли не посеяться весной. Бабы за дитёв кому угодно башку оторвут. Вот и оторвали милиционеру тамошнему, когда он сдуру стрельнул из нагана да каку-то бабу подстрелил… Словно взбесились бабы, да и то их понять надо — ребяты будут голодать, легко ли матери на то смотреть.
Доливо об этом знал. Уж кому, как ни ему, руководителю ишимской организации «Сибирского крестьянского союза» о том не знать! Это по его указанию провоцируются женщины на бунт. И милиционер в Сорокино действовал согласно его, Доливо, указаниям, да перестарался малость, не принял во внимание женскую неуправляемость. Вот и в Новых Локтях женщины поступили по-своему: распустили старый сельсовет, избрали женсовет и направили делегатов в Ишим, чтобы рассказать уездному начальству о творимых продотрядниками безобразиях. Не приведи Господи, дойдут до «чека», а там разговор суровый — виноват в издевательствах над трудовым крестьянством? К стенке контру!
Да ладно, если в лапы к чекистам попадет лопоухий оборванец, у которого голова вскружилась от обладания властью, и возомнил он себя вершителем судеб людских. А если это человек из «Союза», сознательно вредивший советам, увеличивший по своему почину продразвёрстку вдвое больше, чем спущено задание? Действуя так, он убивал двух зайцев: и вредил, настраивая крестьян против советской власти,
Доливо похолодел от одной мысли, если в Ишиме догадаются о том, что в уезде неладно, задумаются над тем, правильно ли это — лишать крестьян семенного зерна, да вдруг отменят продразвёрстку. И что тогда? Заново готовить крестьян к восстанию? А тут случай такой великолепный! Как это говорил большевистский Бог, Ленин, перед октябрьским переворотом? «Промедление смерти подобно?» Правильно ведь говорил. Помедлил бы ещё немного, и снесли бы большевикам голову, выкорчевали с корнем, и жил бы Доливо до сих пор в Омске, служил в гарнизоне, посещал балы, с барышнями танцевал. А то вот мёрзнет сейчас в кошеве, едет чёрт-те куда под самое Рождество. Господи, хоть бы самогону выпить, уж не до коньяка!
Возчик ещё что-то рассказывал, но Доливо мыслями был уже далеко: планировал ход восстания.
Восстание вспыхнуло почти стихийно, без особого напряга со стороны «Союза». Однако организация давно готовилась к крестьянскому бунту, и эсеровские ячейки в каждом крупном населенном пункте мгновенно превратились в штабы, где вооружались добровольцы. В феврале местные отряды реорганизовали в воинские подразделения, под ружье ставили уже насильно, жестоко расправляясь с теми, кто не хотел идти под знамя «Союза». И начавшись в Ишиме, восстание покатилось во все стороны, словно волны по воде от брошенного камня.
Мятежники действовали по всем революционным правилам: захватывали важные пункты жизнеобеспечения — телеграф, почту, железнодорожные узлы. Громили советские учреждения. Особенно жестоко расправлялись с коммунистами. Их не расстреливали просто так, перед смертью подвергали жестоким мучениям — распиливали живых людей пилой, обливали холодной водой и замораживали, заживо сжигали. Не щадили даже их семьи, считая, что «семя» краснопузых не имеет права на жизнь. Продотрядникам вспарывали животы и набивали брюшную полость зерном и мякиной, оставляя умирать в страшных страданиях. Трудно перечислить все пытки, которым подвергались и те, кто просто симпатизировал советской власти.
По своему размаху Ишимский мятеж превосходил антоновщину, махновщину — от Урала до Алтая, от Тургайских гор до Северного ледовитого океана бушевал кровавый и жестокий мятеж. Захвачены были Тобольск, Кокчетав, Ишим и Ялуторовск. Мятежники готовились к штурму Тюмени, где в ночь на 11 февраля 1921 года была прервана железнодорожная и телеграфная связь с центром страны. Подступившие к городу мятежники ждали только сигнала к штурму, но сигнала так и не дождались. Именно в эту ночь тюменские чекисты завершили тщательно подготовленную операцию по ликвидации эсеровской организации. Одновременно в городе были арестованы почти все члены «Союза», и потому захват города мятежниками был сорван, их воинские подразделения без поддержки тюменской организации не могли занять город и вынуждены были отступить.
Валентина не могла спать по ночам. Не спала и в ту тревожную февральскую ночь. Егор опять сутками пропадал на службе. И сердце женщины сжималось от тоски и мрачных предчувствий: где муж, жив ли он? Вот у Елизаровых в доме вой стоит: убили хозяина, он тоже в милиции служил.
Егор появился под утро. Грязный, измученный, однако весёлый.
Валентина приникла к нему, заголосила, да Егор зажал ей рот ладонью:
— Тихо, разбудишь ребят. Собери мне быстро в дорогу белье, я сейчас помоюсь и уеду.