Дорога неровная
Шрифт:
Павлушка не забыла рассказ Егора про Порт-Артур, и однажды вечером спросила:
— А вы долго из плена ехали?
— Долго, дочка, ой, долго, — вздохнул Ермолаев и начал рассказывать про друзей-солдатушек, бравых ребятушек, вспомнил про Григория Поздышева, солдата своего взвода, ведь если б не Григорий, не стал бы Ермолаев большевиком, и жизнь его была бы иной.
… Фельдфебель Ермолаев, на груди которого поблескивали три солдатских Геогиевских медали, сидел у раскрытой двери теплушки, курил, пуская дым в щель, да слушал, как солдаты негромко и душевно пели песню. Кто сложил её в Манчжурии —
— «От павших твердынь Порт-Артура, с кровавых манчжурских полей калека-солдат, утомленный, к семье возвращался своей…»
Посмотрел Ермолаев на Ивана Синюшина, на Еремея Колесова — у обоих по ноге деревянной. Лежат мужики на нарах, и глаза сурово поблескивают от бликов огня, который бился в железной печурке. А Лукьян Поташин домой без рук едет, и песня эта — про них.
Тоскливо у Ермолаева на душе. За три года, что был в Японии, никаких вестей о семье не получал, и кто родился у него, тоже не знал.
Мимо проплывали манчжурские сопки, качался и скрипел старый вагон, колеса выговаривали: «Как там?.. Как там?..» За плечом Ермолаева послышался глуховатый, с легкой хрипотцой голос:
— О чем задумались, господин фельдфебель? — высокий худощавый солдат с повязкой на глазу встал рядом, начал скручивать «козью ножку». — Смотрю на вас: вы все курите да курите.
Григорий Поздышев не похож на других солдат: вежливый, с офицерами не спорил, но чувствовалась в нем некая сила странная, отчего офицеры не могли хлобыстнуть его по зубам, как делали запросто с другими. Частенько в беседах с товарищами Григорий говорил, что война нужна буржуям да царю — главному в России помещику, а в бою не прятался за чужие спины, шел в передней цепи. Непонятен Григорий Ермолаеву, однако уважал его за храбрость, честность и прямодушие, чувствовал, что в чём-то Григорий прав, хотя сам Ермолаев считал царя заступником, а винил во всем буржуев да помещиков. А царь, может, и сам не знает многого, да ведь до Бога высоко, а до царя — далеко…
— Да какой я господин, — откликнулся Ермолаев на вопрос Поздышева, давая ему место возле щели. — Я, как все солдатушки, голь перекатная. А фельдфебелем стал за геройство, не люблю сидеть в кустах, уж пусть лучше будет грудь в крестах, — и усмехнулся. — Ты-то ведь тоже не последний в цепи был, за царя нашего батюшку да отечество глаз отдал.
— Не за царя, — поморщился Григорий. — А тоже, вроде вас, господин фельдфебель, труса праздновать не привык, хоть и не нужна война с Японией простому люду. Стессель нас продал японцам, а сам уехал в Россию. Зато мы хлебнули в плену лиха. Разве не так, господин фельдфебель?
— Да не зови ты меня господином, зови просто Егором, ну а при начальстве — смотри, не оплошай, всё-таки мы пока военные люди. А что я воевал с япошками крепко, то не хотел, чтобы они на землю нашу пришли, стали бы над русским народом измываться, у нас своих измывателей хватает, — и Ермолаев сплюнул со злостью в щель, откуда тянуло морозным ветром. Потом встал, ушел в глубь вагона и запел вместе со всеми: «В церкви, золотом облитой…»
Утром поезд прибыл во Владивосток. Во всех вагонах гудели солдатские голоса, рвали руки двери теплушек, но не открывались
— Открывайте, что мы — каторжники?!!
Но эшелон медленно тронулся и пополз куда-то прочь от станции. И лишь тогда открыли двери теплушек, когда эшелон встал в дальнем тупике. Солдаты ринулись к выходу, и остолбенели: возле вагонов холодно поблескивали штыки винтовок, казачий офицер, поигрывая нагайкой, прохаживался перед шеренгой солдат, за которой стоял эскадрон казаков.
— Эй, кто тут старший? — гаркнул офицер в двери теплушки.
Ермолаев соскочил на снег, вытянулся по стойке «смирно», выгнул грудь колесом, звякнули медали.
— Кто таков?
— Фельдфебель Ермолаев, вашбродь!
— Кто у тебя тут песни крамольные горланил? Живо фамилии! Я вам, канальям, языки пообрываю за такое!
В узких карих монгольских глазах Ермолаева мелькнули злые искорки, но лицо выражало полную покорность, добродушие и желание услужить господину офицеру, и он ответил, все так же стоя на вытяжку:
— Никак нет, вашбродь, в нашем вагоне песни пелись те, каким нас господа офицеры учили!
— Ну, какие это песни? Говори! — решил офицер поймать простака-фельдфелеля на слове, не уловив злых искорок, не заметив чертиков, которые вслед за ними заплясали в глазах бравого служаки.
— «Соловей, соловей-пташечка», — начал перечислять Ермолаев, загибая пальцы на руках. — «Солдатушки, бравы ребятушки»… Еще «Хаз-Булат удалой», это, значит, про то, как молодая жена старику-мужу, значит, изменила, еще песня про…
— Хватит! — рявкнул офицер. — Смотри у меня, чтоб порядок в команде был, не то… — и он сунул кулак под нос Ермолаеву.
— Слушаюсь, вашбродь! — вновь кинул руки по швам Ермолаев, еще больше вытягиваясь перед ним, «поедая» молодого офицера глазами. Едва тот шагнул в сторону, Ермолаев нарочито грозно крикнул в темноту вагона. — Марш по нарам! Слышали, что господин офицер сказали? Ни гу-гу мне!
Потом посмотрел вслед офицеру, и в глазах его разгорелся неприкрытый недобрый огонь: офицерик, может, и пороху не нюхал, а посмел кричать на него, Георгиевского кавалера, мог бы, пожалуй, и плетью огреть. И эти… Он сплюнул в сторону охраны, схватился за руку, протянутую из вагона Григорием Поздышевым, вскочил в вагон.
— Спасибо, товарищ Ермолаев, — шепнул ему в ухо Поздышев, пожимая одновременно руку фельдфебелю.
— За что спасибо-то? Я людей берег, и так настрадались, — и строго сказал солдатам. — Тише, братушки, если хотите дома быть, иначе отсюда не выбраться, коль подпевать им не начать.
Три недели стоял во Владивостоке эшелон. Власти не знали, что делать с порт-артурцами — целый эшелон революционной заразы. За стенами теплушек слышался мерный шаг часовых. Выходить на волю разрешали только дневальным за пищей да во время приборки теплушек, даже по нужде выводили организованно под охраной три раза в сутки небольшими командами.
Солдаты видели в зарешеченные окошечки теплушек вдалеке толпы гражданских, которых казаки не допускали к эшелону, оттуда слышались возгласы: