Дорога неровная
Шрифт:
Едет, бывало, Корнил в тайгу порожний или обратно с лесом, а сам все мечтает, как заживет хорошо. Вернется домой и все рассказывает про то Катерине, а та только похмыкивает да поддакивает мужу, тоже радуется вместе с ним. Но однажды Корнил не вернулся.
Побежала Катерина к хозяину, к кому муж лесорубом подрядился, дал он ей повозку и работника в помощь: не столько Корнила пожалел, сколько своего коня-битюга, на котором Корнил возил бревна — тоже ведь не вернулся из леса. Ходко бежал конь по накатанной дороге, а сердце у Катерины рвалось на кусочки от дурного безумного предчувствия. И совсем ей
— Корни-и-и-л! — взвился крик над тайгой. — … и-и-и-л-л… — где-то завязло эхо вдали.
Соскочила Катерина с саней, бросилась по следу в тайгу, откуда вышел груженый битюг, страх бился в груди, вырывался вместе с криком:
— Корнил! Корнилушка-а-а!
Корнила Катерина нашла мертвым под огромной толстенной сосной. Вдвоем с работником еле-еле вытянули они его из-под сосны. Лес вокруг Викулова славился на весь уезд — вековые кондовые сосны-красавицы, стройные и ровные, сердцевина у них крупная, плотная. Корнил, чтобы больше заработать денег, лес валил в одиночку — силушка у него была богатырская, а вот не уберегся. Как случилась такая беда с осторожным и рассудительным Корнилом, никто им поведать не мог: тайга тайны хранит крепко.
Похоронить Корнила помогли Катерине товарищи его. Беззлобный был мужик, спокойный и веселый, любили его в Викулове, потому в тяжкий час и пришли на помощь его вдове.
Хоронила мужа Катерина молча, только посверкивали сухие запавшие глаза, ни единой слезинки не выронила наперекор традициям, когда бабы причитали над гробом, а едва разошлись односельчане после поминок, взвыла по-дурному, аж зубы заклацали. Стояли рядом дети — семнадцатилетняя Агафья и двухлеток Егорушка. Дочь отпаивала ее водой, а сынишка, сидя у нее на коленях, уткнув головенку матери в грудь тоже хныкал безостановочно.
Тоскуй не тоскуй, а жить надо, детей на ноги «ставить» — Егорушку вырастить да дочь замуж отдать за хорошего человека. Потому проплакалась Катерина один раз и впряглась в работу: в поле хлеб жала, сено граблила, стирала, шила, лен мяла да полотно ткала, никакой работой не брезговала, лишь бы платили. Потому иссохлась Катерина, изработалась раньше времени, таяла день ото дня. А рядом всегда Агафья, ласковая послушная и работящая дочь, иначе совсем трудно пришлось бы Катерине.
Так прожили они до другого Рождества — год сравнялся, как умер Корнил, отпраздновали Пасху, и как-то вечером в дом ввалились гости. Агафья как увидела их — из дома выскочила, а Катерина не знала куда гостей усадить, ведь к ним пожаловал самый богатый человек села — Захар Медведев с сыном Пантелеем.
Агафья сразу поняла, зачем гостенёчки незваные пожаловали — сватать, ведь давно уж ей Пантелей проходу не дает, да Захар не хотел брать в снохи девушку из бедной семьи. Сваты все село прошли, а девки сибирские — поперешные родителям, в рев ударялись, грозились из дому сбежать, но замуж за Пантелея идти не соглашались. Да и кому нужен муж такой — маленький, кривоногий, пузатый, черный, точь-в-точь — майский жук, и усы-то у него под носом щеткой, ровно у жука. Одно достоинство — самый богатый наследник в селе, так ведь не с богатством девке жить, не с богатством в постель ложиться. Гулять же на стороне даже
Это вон Захар, красавец-парень, женился на своей Акулине из-за богатства, и пока не родился сын, все рядышком с ней ходил, а как родился, так и забыл о ней, благо было с кем в селе ночку провести. Но Захар — мужик, он с кем-либо переспал, встал, отряхнулся — и никакой ему беды.
Жена Захару не перечила: рука у него была тяжеленька, да и дела он вел хорошо — не транжирил наследство жены, а преумножал его. Потому и жил всласть. Одно расстраивало Захара: сын удался в материнскую породу. И это про него девчата пели на «полянках», сибирских посиделках — «У Пантюхи во все брюхо цепь раззолотилася, только ходит холостой — невеста не родилася!» Других детей у Захара от Акулины не было, видно, хватило её только на Пантюху.
Захар понимал, что никому его сын-урод не нужен, да ведь Пантелей того не понимает, заладил одно: «Жениться, тятька, хочу!» Впрочем, он прав: ни одна девушка с ним не согрешит по доброй воле, а Пантелей уже в годы вошел, ему женщина нужна, не к коровам же в хлев ходить, чтобы мужскую охотку сбить. Кроме того, Захару нужен был внук, его хотел Захар воспитать по своему подобию и сделать наследником: сыночек-то любил пображничать, а Захар, в юности — голь перекатная, к старости стал охоч до богатства и не хотел, чтобы его Пантелей растранжирил.
Катерина, узнав о цели прихода таких важных гостей, долго сидела, закрыв лицо руками: тяжко дочь отдать за урода немилого, да чувствовала близкий свой смертный час, потому хотела жизнь ее наладить. Наконец, сказала:
— Дочку неволить не буду, хоть и бесприданница, но пусть сама решает.
— Молода она — сама за себя решать, — усмехнулся Захар, однако согласился. — Ладно, веди её сюда, пусть сама ответ даст.
Катерина молча вышла из дома, нашла дочь в хлеву, где никогда и коровушка-то не стояла, молча рухнула перед Агафьей на колени.
— Ну что ты, мама, что ты?! — прошептала Агафья, разгадав желание матери без всяких слов. — Встань!
— Дочушка, кровинушка моя, — обратилась к ней Катерина, продолжая стоять на коленях. — Сватать тебя пришли, твоего слова ждут, окаянные. Силой я тебя за Пантелея не гоню, да ведь и мочи моей больше нет, родимая моя, болит нутро, боюсь — помру скоро, а как ты одна с малолетним братом будешь? Кому нужна бесприданница да еще и с дитем на руках? Одна дорога — по рукам пойти. Не хочу я тебе такой доли, а тут хоть подмога будет брата на ноги поставить… Авось, Бог будет к тебе милостив, Агафьюшка, а боле ничего тебе сказать не могу.
Агафья молча выслушала мать, рывком подняла ее на ноги, молча вышла из хлева. Мать семенила следом, осеняя крестом спину дочери. Девушка встала на пороге отчей избы, обвела строгим взглядом гостей.
Захар залебезил, встал, приветствуя ее:
— Здравствуй, девица-красавица, а мы вот…
Агафья пресекла его речь:
— Не надо, дядя Захар. Знаю, что сказать хотите. Согласна я.
Захар сначала недоверчиво посмотрел на нее, но в следующий миг восторженно махнул рукой, огладил ладонью роскошные усы: