Дорога оружия
Шрифт:
Вывалились в полутемный переход между бараками, и тут Мажуга чуток придержал Йолю:
– Слышишь?
За ними кто-то шел. Торопливо.
– Случилось чего? – спросил за стеной старик. – Пособить?
– Не, все в порядке, сиди. – Голос очкастого.
И верно, оружейный торговец выскочил в переход, увидел гостей, подошел.
– Чего тебе, паря? – спросил Мажуга.
– Человече, я не шучу, – парень запыхался, но говорил четко, – оставь ее здесь хоть на три дня, я за это с тобой человека к Графу пошлю. Моего человека Граф послушает. И золота дам. Ну?
– Отвали, – посоветовал Мажуга. Потом Йоле через плечо бросил: – Ступай до поворота, там жди.
– Нет, постой! – вскинулся долговязый.
Что случилось дальше, Йоля не разглядела в полутьме. Очкарик резко выдохнул, сложился пополам и осел на пол.
– Ноги! – рявкнул Мажуга.
Они с Йолей устремились к выходу, прошли мимо охранников, зашагали по торговым рядам сквозь звуки и запахи. Мажуга задержался у прилавка Сафьяна, сунул тому несколько монет, буркнул: «Сладилось дело!» – и тут же двинул дальше, увлекая Йолю за собой. Уже во дворе, садясь в сендер, он снова повторил:
– Сладилось дело. Теперь уезжаем.
Их выпустили за ограду, не задавая вопросов, и Йоля помалкивала. Уже когда катили прочь, спросила:
– Дядька Мажуга, а дядька Мажуга, этот длинный чего хотел?
– Известно, чего. Чтоб я тебя оставил. Очень удачно вышло. Теперь никто не всполошится от нашего скорого отъезда – будут думать, что я за тебя боялся, потому и свалил быстро. Со всеми верно рассчитался, не обманул, однако поспешно уехал. Небось уже теперь к Сафьяну приступили с расспросами.
Йоля не очень поняла, чего это означает, погладила рукоять дареной «беретты» и притихла. Мотор ревел, на ухабах трясло, в свете фар метались тени. Долго молчали, и только когда вдалеке показались огни харьковской колонны, Йоля спросила:
– Дядька, чего они все от меня хотят, а?
– Красивая ты, – со странной интонацией ответил Мажуга. – Необычная.
Йоля выросла в трущобах, где нравы были очень простыми, она отлично представляла, что мужик хочет от бабы, на которую глаз положил, однако чтоб такое внимание именно ей – не привыкла. Всю жизнь считала себя самой что ни на есть обычной. С такими не церемонятся и золота за таких не сулят.
– Не дразнись, дядька. Не то и я тебе кой-чего скажу.
Йоля поняла так, что Мажуга над ней посмеивается, но подарок был ей до того по душе, что препираться охоты не возникло. Она вытащила «беретту» из кобуры и погладила ствол.
Мажуга задумчиво пробурчал под нос:
– Ничего не поменялось, все по-прежнему… Хороши девки харьковские… покуда молчат. А как рот разинут, никакой красоты не хочется.
Йоле бы и тут обидеться, но она смолчала, только пистолет вертела так и этак, примерялась – хороша вещица!
Мажуга бросил:
– Спрячь игрушку! На будущее вот тебе правило: на человека ствол не наставляй, если не хочешь в него стрелять! Сейчас разговор будет, ты помалкивай, в спор не лезь, заноза, и мысли при себе держи.
– Так я ж молчала всю дорогу.
– То мне и удивительно. Но, чую, ненадолго твоего молчания хватит, запасец на исходе, так ты уж сделай милость, держись.
Каратели стали лагерем у дороги. Над кругом из самоходов высилась башня, прожекторы на ней глядели в разные стороны, в полосы света размеренно вплывали лопасти ветряка и снова возносились к темному небу. Мажуга повел сендер медленней, вглядываясь в поросшие кустарником канавы, которые тянулись вдоль дороги. Не зря глядел – из кустов показались двое карателей, один махнул рукой – узнал, стало быть.
Йоля спрятала подарок в кобуру.
– Дядька Мажуга, патронов дашь?
– На месте дам. У этого пистолета магазин на пятнадцать зарядов, я уж прикинул, чтоб тебе нечасто перезаряжать. Как подумаю, что ты своими пальчиками магазин снаряжаешь, да потом его суешь в гнездо криво, да не попадаешь в спешке… Так, думаю, чтоб пореже совать пришлось.
– А что пальчики?
– Твоей ручкой только кошельки из чужих карманов таскать. Не для оружия эти пальчики. Эх, Йолька…
Тут они въехали в освещенный круг около лагеря, Мажуга вырулил между бронеходом и мотоциклеткой, завел сендер в лагерное кольцо. Посередине жарко пылали костры, расхаживали каратели; позади башни, по другую сторону, кто-то горланил песню, отбивая такт по прикладу. Слышались смех и залихватские крики. Для карателей нынче время веселое. Несколько человек обернулись, когда сендер подъехал к кострам, остальные продолжали гулянку.
Из бронехода выбрались веселый Курчан и печальный Самоха – этому увальню поход был не в радость.
– Ну что, Мажуга, разузнал чего? – спросил пушкарский управленец.
– Разузнал, да тебе в этой новости маловато счастья. Далеко Граф укрылся.
– Но ты узнал, где он?
– Узнал, конечно, и вещь при нем. Пока что. Покупатель уже нашелся и вскоре с Графом встретится, ежели до сих пор не поспел. Арсенал – слыхали о таком местечке?
– В Донной пустыне… – протянул Самоха. – Далеко.
– Ну, так поскоку мы вызнали, что требовалось, пора гнездо незаконных оружейников разносить! – сделал собственный вывод Курчан. Для него здесь имелась возможность отличиться, раздолбать конкурентов, стать героем-карателем. Таких в Харькове очень уважают! – Щас по ним вдарим! Слышь, Мажуга, далеко дотудова?
– Погоди маленько, еще не время выступать, – осадил парня Игнаш. – Чуток позже надо бы, чтоб под рассвет подгадать, самое сонное время. Уговор-то помнишь?
– Какой уговор?
– Живым оттуда никто не должен уйти.
На лице Курчана возникла глуповатая ухмылка:
– Уж чего-чего, а это мы – в лучшем виде! Со всем нашим удовольствием!
Не слушая уговоров выступить попозже, кудрявый пушкарь умчался раздавать распоряжения. Тут же у костров загомонили, песня смолкла, зато раздались радостные возгласы: бой – это значит добыча, веселуха! Среди костров заметались длинные тени, каратели побежали готовить оружие и машины к выступлению.
Игнаш привалился к горячему пропыленному капоту сендера и принялся сворачивать самокрутку. Йоля следила за ним из кабины и помалкивала, она уже заметила: если дядька закуривает, значит что-то вертит в голове и не нужно к нему лезть. Самоха топтался рядом. Вроде хотел что-то спросить, да не решался. Игнаш пыхтел самокруткой, вспыхивал красный огонек, вокруг шумели, сворачивая лагерь, бойцы, а Йоля вдруг отчетливо осознала, что прежняя жизнь миновала, канула и уже не вернется. Нет больше уличной воровки, грязной и нахальной, есть девица, на которую все встречные озираются и глядят, как на диковину какую.