Дорога соли
Шрифт:
— Лучше вы расскажите о своем детстве, — попросила я, желая сменить неловкую для меня тему.
Мы мчались по необъятным просторам совершенно дикой местности, усыпанной обломками скал, с невысокими обрывами, черными пирамидальными холмами, неясные, расплывчатые очертания которых проступали в воздухе, наполненном пылью. Лаллава тихо посапывала на заднем сиденье, а Таиб рассказывал мне о своем детстве. Он был вожаком мальчишеской банды, державшей в страхе весь городок. Они воровали из чужих садов яблоки, играли среди скал в войну, в базарный день пробирались на рынок, в загон для ослов, отпускали на волю всех стреноженных животных и уводили их в холмы. Бедные владельцы скотины
Однажды Таиб пообещал притащить живую курицу, прокрался в сарай, где соседи держали птиц, сунул отчаянно сопротивляющуюся несушку за пазуху и дал деру. Они поднялись высоко в горы и на привале уже хотели отрезать бедняжке голову, но единственный перочинный нож, который у них был, оказался таким тупым, что не мог даже перепилить куриную шею. Мальчишки режут, а ей хоть бы что, зато уж кричала так, что за перевалом, наверное, слышно было. Потом птица вырвалась и, хромая, удрала в пустыню, правда, голову держала как-то странно набок и крыльями хлопала так, что перья сыпались. Они хохотали ей вслед, и ни у кого уже не было ни сил, не желания ее догонять.
— Я иногда думаю, что бедняга до сих пор где-то там живет, и мне становится приятно, — сказал Таиб, весело сверкая черными глазами. — Она основала свою династию или породу кривошеих горных кур.
Когда мы проехали указатель на Акку, Лаллава вдруг проснулась. Я видела, как она наклонилась к окошку, близоруко сощурила глаза, приставила ладонь ко лбу и затуманила дыханием стекло. Старуха что-то сказала Таибу, он притормозил, остановился и вручил мне пачку бумажных салфеток, на которой было написано слово «Beauty» [57] и изображена застенчивая арабская принцесса в украшенном бисером головном уборе, с подведенными сурьмой глазами и едва заметными усиками.
57
«Красота, красавица, прелесть» (англ.).
— Ей надо… Ну, сами понимаете.
Несмотря на возраст Лаллавы, ее болезненную слабость и довольно крупное тело, а также мою поврежденную ногу, мы справились с проблемой прекрасно и с замечательным достоинством. Тело старухи оказалось совсем дряхлым под намотанными метрами ткани. Приобняв ее, чтобы помочь забраться обратно в машину, я почувствовала торчащие косточки, дряблые мышцы, и мои опасения снова всплыли на поверхность. Я искоса взглянула на Таиба. Он устраивал Лаллаву поудобнее, о чем-то шутил с ней и на меня совсем не смотрел. Лицо его улыбалось, но глаза были грустные, и на щеках прорезались морщины. Ну так вот, он сосредоточенно занимался Лаллавой, и меня вдруг словно что-то толкнуло. Я увидела, что Таиб очень привлекателен, и не просто физически, с мужественными чертами лица, высоким ростом и стройным телосложением. Когда он возился с этой старухой, красивым казалось каждое его движение, в них сквозило искреннее тепло, чистосердечие и доброта. Я увидела всю мелочность и эгоистичность своих опасений.
Через полчаса пути Таиб вдруг свернул с дороги и остановился на площадке перед глубоким провалом. Мы вышли, чтобы полюбоваться потрясающим видом. Прямо под нами на огромном пространстве красноватой, покрытой пылью земли виднелись живые, изумрудно-зеленые пятна оазисов, похожие на яркие вспышки. За ними пейзаж
— К югу отсюда — золотые прииски Акки, а за ними уже сама Сахара. — Таиб приставил ладонь козырьком ко лбу и небрежно добавил: — Кстати, там одни из самых крупных разработок в Африке.
Я увидела, что Лаллава скорчила гримасу и притронулась к одному из своих амулетов.
— Это она услышала слово «Акка», — с улыбкой сказал Таиб, заметив, как у меня изменилось лицо. — Не такая уж она глухая. Ей известна легенда.
— Какая?
— Когда в этой части Марокко нашли золото, люди словно с ума посходили. Они бросали жен и детей, отправлялись на поиски драгоценного металла, копали днем и ночью. Их обуяла жадность, а может, и злые духи, джинны. Увидев это, Бог наслал на эту землю наводнение, за ним последовала засуха и нашествие саранчи, чтобы люди поняли истинную ценность того, от чего по-настоящему зависит человеческая жизнь. У нас считается, что золото приносит несчастье. Богатство не дает человеку ничего, кроме горя, эксплуатации и смерти.
— А я всегда считала, что именно бедность, а вовсе не какой-то кусочек золота несет с собой несчастье и приближает смерть, — едко сказала я.
— Если у человека нет золота, он не погибнет, — тихо ответил Таиб. — Но в погоне за золотом умирают многие, а еще больше бывают убиты. Мой жизненный опыт говорит о том, что богатство никогда не приобретается честными средствами.
— Тогда что же вы делаете в Париже, почему не остались здесь и не женились на Хабибе? — уязвленно заметила я. — Распродаете там артефакты своей культуры богатым клиентам, да небось по искусственно вздутым ценам?
Он посмотрел на меня в упор, и взгляд его был как удар.
— Деньги, которые я зарабатываю, продавая товары туарегов, поступают в нашу экономику. На вырученные деньги мы основали передвижную школу, чтобы дети кочевников научились всему, что им понадобится в жизни, приспособились к условиям современного мира и смогли передать знания своим детям. Они изучают свою историю и культуру, заучивают наизусть рассказы и легенды, услышанные от бабушек и дедушек, устную традицию переводят в письменную форму для последующих поколений. Мы также финансируем работу мобильных медпунктов с врачами, которые объезжают дальние селения и стоянки.
Я покраснела.
— Простите, я этого не знала.
— А чем вы занимаетесь, Изабель, когда не в отпуске и не падаете со скал в пропасти?
Я стала объяснять, что такое корпоративный бухгалтер по налогообложению. Мало-помалу меня охватывало чувство глубочайшего и всепоглощающего стыда, которого я никогда еще не испытывала по поводу своей работы. Прежде я гордилась тем, что у меня было полно солидных клиентов, гордилась своим знанием налоговых процедур и всяких лазеек, усердием в работе, образованностью, хитростью и умением ловко обделывать делишки. Объясняя Таибу суть работы, которой занималась почти двадцать лет, я чувствовала все большее отвращение к себе и к миру, в котором жила и частью которого являлась.
— Вот этим, значит, я и занимаюсь, — наконец устало произнесла я. — Помогаю жирным котам избегать уплаты налогов правительству, которое старается улучшить жизнь всего остального населения. На эти деньги можно было бы оплатить льготы для бедняков, бесплатное отопление для престарелых, построить школы, больницы…
— Жирным котам, говорите? — перебил он меня.
В пылу своего монолога я сбилась и вставила английское выражение там, где не знала, как сказать по-французски.
— Les gros chats, — перевела я и увидела, что он еще больше смутился.