Дорога стали и надежды
Шрифт:
Руки затекли. Немудрено, если они притянуты чем-то за спиной к спинке стула. Уколова не торопилась открывать глаза, пыталась хотя бы в чем-то разобраться. Ощутимо болела голова, мутило. На какой-то момент подкатило к горлу, но она удержалась. Сидела, вслушивалась.
Барабанило по крыше, отзываясь металлическим звоном, било по стенам, чуть шелестя по дереву, хлестало по окнам, явно закрытым ставнями. Где-то неподалеку сухо трещало и постреливало, разливалось густым, пахнущим смолой, теплом. Стучало и позвякивало там же, добавляя
– Э, пришла в себя, красотка? – хрюкнул мужской голос со стороны вкусного мясного запаха. – Да открывай глазки-то, не притворяйся.
Уколова открыла глаза, сощурилась, глядя в хорошо освещенную комнату.
Горели несколько ламп, залитых, судя по запаху, то ли маслом, то ли жиром. Язычков пламени, ровных и ярких, спрятанных под стеклянные колпаки, хватало. Во всяком случае, ничего, кроме теней, по углам не пряталось. Да и никого тоже.
Уколова покосилась на большого пса, с грязной шубой, роняющего на относительно чистый пол грязь и капли, принесенные с улицы. Помесь немца с кем-то еще породила страшный гибрид, заставляющий нервничать от его присутствия. Хотя хозяева псины казались сейчас страшнее.
– Эй, Живоглот, ну-ка, прекрати ей коленки обнюхивать. Фу, я сказал, на вот, мосол погрызи, – похоже, хозяин, плохо видимый из-за широких спин и крепких затылков с мерно двигающимися в такт жеванию ушами, кинул большущую кость. Стоявшая рядом крепкая баба неодобрительно покачала головой. – Ты смотри, а, каков строптивец, ну-ну…
Он встал, заметно покачнувшись, тяжело пошел по поскрипывающим половицам. Трое крепких ухватов, не оглянулись, продолжая мерно работать челюстями. Уколову снова замутило.
Хрустко дробились хрящи, размалываемые сильными мышцами и наверняка целыми зубами. Блестели мелкие капли пота на складках бритых лоснящихся затылках. Один из крепышей сморкнулся в пальцы, сочно стряхнув соплю на пол. Тут же подскочила незаметная серенькая девчонка, затерла и спряталась. Хозяин, пропустив ее, двинулся к Уколовой.
Невысокий и крепкий, с бородой, торчащей вперед и вверх, с наголо выбритым черепом. Нос картошкой, сочные жирные губы, неторопливо утертые платком, медленно убранным в карман брюк. Одежда у дядьки оказалась чистая, выглаженная, хотя и весьма старая. Стандартный набор последних лет, собранный по сусекам всяких охотничьих магазинов, участков полиции, войсковых частей и закромов Министерства чрезвычайных ситуаций. Форма снизу, камуфляж сверху. Разве что у этого, как нарочно, застиранный китель от «флоры» заправлялся в самые натуральные парадные брюки с красными лампасами.
– Так, и что ж нам тут боженька послал? – хозяин пододвинул еще один стул и сел, положив руки на спинку. – Живоглот, а ну, иди отсюда.
Пес рыкнул, схлопотав тычок в бок. Уколова покосилась на грубые, кустарно пошитые сапоги с тяжелой подошвой, и не стала сочувствовать Живоглоту. Скажите на милость, кого так назовут? Доброго пса-няньку?
– Меня, милаха, зовут Василием Петровичем, можно и просто Петрович. А как тебя звать?
– Не развяжешь? – поинтересовалась Уколова. – Невежливо как-то…
– И правда, какой я невежливый, – усмехнулся Петрович. Взмах руки она уловила сразу, и успела мотнуть головой. Удар ладонью пришелся вскользь, лишь ожег кожу. – О как, смотрите, пацанва, какая нам резвая кобылка попалась!
Пацанва, заинтересовавшись, развернулась в их сторону. Уколова вздрогнула, глядя на них. В голове, разом вспыхнув, завертелась мысль о рассказе Азамата про то, как его едва не схарчили. Вот и она, сама того не желая, сделала поворот не туда.
Если Петрович выглядел самым обычным человеком, то такого же про его пацанву не сказал бы никто. Глаз на троих у них было четыре, нормальный нос присутствовал только у одного, а двое, отпусти они волосы, казались вылитыми кабанами из-за выглядывавших за нижней губой крепких желтоватых клыков.
– О, смотри-ка, не приглянулись вы ей, отож… – Петрович хохотнул, зарумянившись от удовольствия. – Мать, ты глянь на нее.
– Чего на нее глядеть? – давешняя крепкая баба подошла к ним, неслышно ступая вязаными чулками. – Тьфу, Живоглот, а ну, пшел на улицу, натащил грязи. Косится, говоришь, отец?
Уколова смотрела перед собой. Тетка, видимо мать трех уродов, нависала над ней. Густо дышала чесноком, сложив сильные руки по выпуклому животу. Отвертеться у Жени не вышло. Сильные жесткие пальцы больно взялись за подбородок, задирая лицо к свету.
– Чего рожу воротишь, кобыла длинноногая? – недовольно фыркнула баба. – Сыновья не нравятся, не красавцы, что ли? А?
– Не нравятся. – Женя сморгнула. – И что?
– Да ничего… – подбородок она отпустила резко, заставив зубы громко клацнуть. – Наплевать, выбор у тебя небольшой. И то, если б не Ванечка, ты б сейчас не здесь сидела.
– А где бы? – Уколова старалась не смотреть на нее.
– Сидела в подвале, ждала торга, или висела бы в омшанике, вялилась. Меня Ниной Васильевной зовут, ведьма. Запомни, перепутаешь, зуб выбью. Не рожала, как посмотрю?
– Нет.
– Больная, что ль?
– Нет.
– Ну, дай бог, родишь.
Женя кивнула. Кто-то из уродов, видать, тот самый Ванечка, одобрительно крякнул, платком протерев слезящуюся ямку глазницы. Петрович хлопнул себя рукой по сытому бедру, обтянутому тугим сукном.
– Не нравишься ты мне, кобылка. Так как тебя зовут?
– Света, – буркнула Женя. – Светлана Сергеевна Анюкова.
Петрович кивнул головой и ударил быстрее, чем в прошлый раз. Капли из разбитого носа побежали лениво, но быстро ожили, пачкая брюки Уколовой.
– А не пи…ди, когда не просят. И если попросят, так тоже… не ври, – он брезгливо вытер ладонь об многострадальные уколовские брюки. – Это ж твое, милашка?
Женя посмотрела на собственный жетон, качающийся перед лицом, и кивнула. Отрицать? Куда как глупо.