Дорога стали и надежды
Шрифт:
Клыч хохотнул. На дворе продолжало потрескивать и дымить. Женя порадовалась, что омшаник стоял далеко и огонь никак не смог бы перекинуться на дом.
– Как там у вас в Уфе?
– Так же, как и везде: выживаем, деремся, хороним, порой рожаем. То мор какой-нибудь, то мутанты новые гоном идут, то люди хотят неожиданно награбить награбленное.
– О как. И как поступаете с последними?
– Ну… – Женя глотнула остывшего настоя. – Раньше вешали. Публично. Сейчас в основном – работы. Чтобы трудом исправляли ошибки, перед лицом партии и народа республики доказывая свою
– У вас там коммунизм, что ли? – Клыч удивленно покачал головой. – Ишь как.
– А у вас?
– Тут каждой твари по паре. – Клыч хмыкнул, нехорошо дернув щекой. – И коммуняки были, и кого только не было. Еще пять лет назад я сам, Женечка, можете ли себе представить, носился по округе на бронетачанках да под черным знаменем. Анархия – мать порядка, хаос порядка отец, вперед черти, рая нет, я батька Сатана.
Уколова нахмурилась, глядя на его совершенно серьезное лицо, хмыкнула и засмеялась. Более дурной глупости ей слышать не приходилось. Клыч кривил губы и улыбался вместе с ней. Она хохотала, ощущая дикое напряжение, становящееся все сильнее, но не могла остановиться.
– Да, понимаю, смешно. – Клыч подмигнул ей. – Многие смеялись, было дело поначалу.
– Потом перестали?
– Конечно. Попробуй-ка, посмейся, если голову на кол насадили. Жутко неудобно, предполагаю.
Женя осеклась.
– Ну да.
Скрипнула дверь, пропуская еще одного члена отряда Клыча. Уколова покосилась на него и вздрогнула.
Живоглот, скорее всего застреленный тем самым дуплетом, казался страшным. Собака, остановившаяся рядом с Клычом, страшной не казалась. Она ею просто-напросто была.
Не очень высокая, широкая и крепкая, в густой шубе из свалявшихся серых волос. Голова, огромная, с криво торчащими клыками и слишком большими глазами. Местами виднелась темная кожа, с вздувавшимися под нею мощными мускулами. Села рядом с Антоном, высунув сизый язык и буравя Уколову глубоким янтарем своих глаз-плошек. Потянула воздух носом, оскалилась и дернулась в ее сторону.
Уколова напряглась, видя желтоватые клыки в очень опасной близости от себя.
– Сидеть! – голос Клыча резко изменился.
В комнате, явно ожидая приказа, появились оба телохранителя. Судя по скрипу за спиной, там же материализовался Гриша. Кого из этих пятерых Уколова боялась больше – она затруднялась признаться сама.
– Что ты тут такое учуяла, Инесса? – Клыч встал, погладил собаку по холке. – Это, Женечка, моя боевая подруга. Рекомендую, Инесса Арманд, прямо как любовница вашего великого и бессмертного вождя. Нюх стопроцентный. И, сдается мне, что-то она учуяла интересное. Ищи, милая, ищи.
Инесса искала, тщательно обнюхивая Уколову. Женя сидела ровно, стараясь не дернуться лишний раз. Черный нос легко касался ног, коленей, ткнулся в куртку, замер. Собака повернула голову к хозяину, рыкнула. Клыч наклонился, жестом потребовав что-то. «Чем-то» оказался фонарь «жучок». Выпрямился бывший батька Сатана скоро. Поднес руку к глазам, и оскалился не хуже собственной собаки.
– Гриша!
Тот почти воткнулся в руку командира, вглядываясь. Кивнул. Клыч усмехнулся, жестко и зло. Поднес
– Вот тебе и ответ, дорогая гостьюшка, как ты сюда добралась, с кем… – Клыч сел на стул, кивнув подручному. Уколова сглотнула, памятуя про скорость Гриши. – Пуля, значит, так? И его утраханный кот, верно, его шерсть?
– Кто?
Клыч мотнул в ее сторону головой. Руку, правую, ей выкрутили в мгновения ока. Прижали к столешнице, люто вывернув и заставив растопырить пальцы. Раритетный «маузер» уже оказался в руке хозяина, удерживаемый за ствол. Уколова успела только вздохнуть. Хрустнуло, по руке разлилась неудержимая боль от сломанного мизинца.
Клыч схватил ее за волосы, горячо зашептал в ухо:
– Где? Мать твою! Сраный! Пуля?!!
Postmortem (негатив ушедших дней)
Слова
Уколова покосилась на сидящего человека. Постучала пальцем по столу. Тот дернулся, затравленно покосившись на нее.
– И для чего?
Тот глотнул. Кадык, выпирающий из худой волосатой шеи, заходил взад-вперед. Человек не ответил. Сержант-дознаватель, тихо и спокойно курящий папиросу в углу, встал, нарочито шаркая, двинул к нему. Допрашиваемый трясся, косился в сторону стола справа.
Уколова выдержала паузу, дав ему возможность еще раз полюбоваться на инструментарий. Сама она им пользоваться не любила, постоянно заполняя наряд на ассистента из Третьего отдела СБ. Петр Ильич посмеивался, но подмахивал бланки не задумываясь.
Допрашиваемый задрожал сильнее, глаза бегали: взгляд то на стол, то через плечо назад. Понятное дело, впечатляли оба наблюдения. И если Михал Михалыч, сержант-дознаватель, с виду казался вылитым душкой, таким милым со своими залысинами, то его инструменты себя показывали сразу. И какая разница, что куда страшнее именно невысокий, с сухим сильным телом пожилой мужчина в кожаном фартуке? Металл всегда пугает сильнее.
Клещи с изогнутыми и прямыми щипцами. Совершенно изуверские, с острыми кромками. Ровно выложенный набор хирургических ножей, включающий большой резекционный. Иглы, шила, и прочие милые приспособления. И тут же, не чураясь такого соседства, плоскогубцы, старый шуруповерт и заляпанная въевшимся бурым киянка. Допрашиваемый побелел и дико покосился на мягко улыбающегося Михал Михалыча.
– Воронин! – Жене пришлось почти крикнуть. Зато допрашиваемый сотрудник технического сектора при администрации Новоуфимской КРБ соизволил повернуться в ее сторону. – Зачем?
– Что? – перед лицом Воронина возник выщербленный и адски ужасный канцелярский нож. Михал Михалыч ласково потрепал юношу по курчавой голове. Тот застучал зубами. – Что зачем?!!
Уколова вздохнула, покосившись на несколько листов драгоценной бумаги, покрытой не менее драгоценными чернилами для совершенно неприлично дорогого принтера. Щелкнула выключателем, шарахнув Воронина по глазам светом, и, перегнувшись к нему, заорала, схватив за ворот рубахи: