Дорога сворачивает к нам
Шрифт:
— Я без оружия? Хочешь, идем, покажу!
— Поди уж, поди, пыжишься, как индюк! Просто смех смотреть на такого хвастуна и задаваку.
— Вот увидишь! — Его маленькие, бегающие глазки загорелись. — В один прекрасный день грянет гром. Это я его устрою, гром этот!
Я вскоре забыла похвальбу Казюкаса. Бежала дорога. Бежала, как бесконечный фильм. Только смотри и смотри. Все новые машины, все новые люди мелькают, пыль все новых, дальних мест оседает в лучах закатного солнца.
Не только пыль стояла на дороге, рытвины которой дорожный мастер заложил ветвями, засыпал гравием. Острый запах бензина мешался с влажным дыханием леса,
А больше всего я жду… Нет, и теперь еще не скажу вам, кого я так жду!
Ждет и учительница Иоланта, которая частенько стоит у дороги…
Обе мы ждем…
А кроме того, ждет еще и Эле, та самая Эле, которая никогда никого не ждала… Она совсем недавно начала ждать.
Ждать хорошо. Только порой надоедает ждать даже у дороги, у большой дороги, надоедает!
„СУЖЕНЫЙ“ ЭЛЕ
Ну, чем не волшебница эта старая Рочкене! Как напророчила она Эле, так и стало сбываться… Конечно, в наше время всамделишных волшебниц и ведьм не бывает. Но встречаются такие мудрые старушки, что настоящим волшебницам не уступят.
А может, вообще никогда никаких волшебниц и ведьм на свете не было — только мудрые, прозорливые старушки?
В Гургждай еще и по сей день одна такая кряхтит — косматая, хромая, горбатая — как ведьма лесная. А люди зовут ее, когда свинья или корова заболеет. И ветеринар не запрещает. Хвалит ее травы и сам иногда ее травами да корнями лечит.
Вы еще не забыли, что сказала бабка Рочкене, снимая мерку с Эле? «А как знать, Эле? Может, завтра постучится твой суженый?»
И, представьте себе, постучался. Правда, не «завтра», а «послезавтра», но постучался!
Сначала я не подумала, что это и есть «суженый» Эле, и никто этого знать не мог. Он мне очень понравился, пока я еще не разгадала, что он и есть этот «суженый».
Всем «суженый» понравился, а больше всего, конечно, Эле. Она, видно, сразу почуяла, кто он такой. А может, и другие почуяли. Только я ничего не заподозрила.
Одни машины везли толстенные, длиннющие бревна, едва умещавшиеся в кузове с прицепом. Другие были нагружены железными прутьями — тонкие, гибкие, они весело позванивали. А еще одна колонна грузовиков везла… угадайте, что? Дом! Недоставало только крыши и фундамента, а стены ехали, облицованные белой штукатуркой, с застекленными рамами. Это было уже чуть ли не чудо — настоящий дом на машинах!
Шофер, которому предстояло стать «суженым» Эле, вез пассажиров. Во многих машинах сидели пассажиры, качались шляпы и чемоданы. Иногда из окон автобуса вырывалась даже ребячья песня. Пассажиры плыли рекой. Но у этого шофера «пассажиры»
Коровы ехали стоя и поглядывали по сторонам, как люди.
В Гургждучай и дома на колесах понравились, и песня ребят, летящая из открытого окна. Но коровы-«пассажирки» вызвали самый большой интерес. Понятно, каждому колхознику хочется иметь хорошую корову, а если и есть неплохая — с чужой не худо бы сравнить! Темно-красные, с круглыми, лоснящимися боками, они стояли в кузове грузовика и жалобно мычали.
— Как на подбор коровки!
— А вымя-то, вымя…
Удивлялись люди, протягивали руки, чтоб погладить, пощупать. А мой отец пожевал ус и сказал Эле:
— Эх, вот бы нашему колхозу таких!
Из кабины вылез шофер, довольный вниманием людей. Взобрался в кузов, осмотрел, похлопал «пассажирок», смахнул пыль с крайней.
— Латвийские красные, — как бы между прочим объяснил он. — Совхоз «Бложай» закупил.
Двигался и говорил шофер медленно, но сказал все, что надо было.
— Может, поменяем на ваших? — пошутил он, перехватив восторженный взгляд Эле.
Эле так и ела глазами блестящую, круглую коровку.
Не ответила Эле, только вспыхнула, словно не колхозу — ей меняться предложили. За Эле ответил мой отец:
— Незавидные наши. Как козы… А латыши не дураки. Коз не держат.
Отец, конечно, шутил. У нас в колхозе коровы — не козы. И все-таки нет таких красавиц, как эти «красные».
— Латыши — они с головой, — подтвердил шофер, и он мне тоже показался похожим на латыша, хотя я в жизни ни одного латыша не видела. — Чувствительные коровки, исхудали в дороге. Оправятся на пастбище — будет некуда молоко девать. Притомились в дороге… Напоить бы их…
— Напоите, почему же нет?
Люди очень хотели посмотреть, как «красные» пьют. А к тому же и сам шофер всем понравился. Не важничает, разговорчив, угостил мужчин латвийскими сигаретами. И что о скотине заботится, понравилось. А шоферов множество проехало, не один выходил из машины, запыленный, мучимый жаждой. Иной из-за баранки смотрит, как с трона, прищурясь, папироска в зубах. Наверное, не стоящей казалась такому наша Гургждучай, вынырнувшая вдруг на большой дороге. А этот, хоть и гордился своим грузом, с любопытством оглядывался вокруг, не сторонился людей.
Каждый звал шофера к своему колодцу, а он почему-то выбрал Шаучукенасов. Хотя Эле стояла опустив глаза и не приглашала во двор.
Ляксандра, конечно, не обрадовался, что по его владениям будут ходить, его воду лить. Но как тут на людях откажешь! Стоял Ляксандра, как аист, губы у него шевелились. Может, ведра считал? Может, заплатить попросит? Только кто за воду деньги берет? Наверное, и Ляксандра учуял, что не просто так скрипнула его калитка…
— Дай-ка помогу. Будешь здесь до ночи поить! — усмехнулась Эле, показав белые-белые зубы, и вынесла из избы свое ведро.
— Испоганишь мне! — недовольно крикнул Ляксандра.
Эле черпала воду, словно не слышала, и несла к кузову, а шофер поднимал ведра. Она поила латвийских коров, гладила, разговаривая с ними по-литовски. Я забыла вам сказать: Эле очень любит животных, особенно своих поросят. Люди шутят, что она их, как детишек, умывает и причесывает. Животные к ней сразу привыкают — стали и «красные» тянуться мордами.
— Эх, увез бы я тебя, девушка! — проговорил шофер, поднимая ведро.
Ударилось полное ведро о борт, и половина воды вылилась ему на сапоги.