Дорога в никуда. Часть первая. Начало пути

Дьяков Виктор Елисеевич

ГЛАВА 23

В доме Решетниковых Полину встретили с радушием и предупредительностью. Молодым отвели комнату, где спали раньше сыновья и работой по дому невестку не нагружали. Об том заранее ещё до свадьбы долго вели "переговоры" Домна Терентьевна и Лукерья Никифоровна. Понимая, что непривычная к "черному" труду Полина, к тому же большую часть года занятая в школе, вряд ли "потянет" обычные невесткины обязанности: доить, кормить скотину, стирать, мыть полы в доме... Обе сватьи пришли к выводу что Решетниковы должны взять в дом "черную" работницу и таковая довольно быстро нашлась. Двадцатипятилетняя Глаша Зеленина не была "классической" батрачкой,

она являлась по рождению казачкой, дочерью однопризывника Игнатия Захаровича, утонувшего в проруби во время зимней рыбалки лет пятнадцать назад. Мать Глаши, бабу не видную, никто больше замуж не взял, и ей одной с дочерью приходилось туго, несмотря на помощь станичного общества. Едва девочке исполнилось тринадцать лет, мать стала отдавать ее сначала в няньки, то в одну, то в другую семью, а потом и в работницы, фактически в батрачки. Глаша тоже выросла некрасивой и угловатой, к тому же за ней не давали никакого приданного, кроме "сиротского" пая земли, ежегодно сдаваемого в аренду. Потому замуж выйти ей было сложно. Когда Лукерья Никифоровна "сторговала" ее у матери за обычную цену, десять пудов зерна и два воза сена, то Глаша пребывала вне себя от счастья... Нет, она не горела желанием "вламывать" в чужом доме, или быть на побегушках у атаманской дочки, она просто хотела попасть именно в этот дом, к Решетниковым. Глаша давно, с самого детства была тайно влюблена в их старшего сына Степана, и не признаваясь сама себе лелеяла призрачную надежду, что он когда-нибудь на нее обратит внимание. Здесь ее "шансы" заметно увеличивались, ведь Степан когда-нибудь вернется в родительский дом и обязательно там ее увидит. О ее чувствах догадывался Иван, он молча жалел сироту, но никому об этом не говорил, даже матери и Полине, не сомневаясь, что эти мечты неосуществимы. Если бы мать узнала, она бы никогда не взяла Глашу, ибо не желала в невестки своему сыну бесприданницу, да ещё уродину. Лукерья Никифоровна вообще в последнее время думала о другом, она боялась, что Степан больше вообще не женится, потому, как всё никак не навоюется. Писали ему письмо, что свадьба Ивана состоится в июле, то ли дошло, то ли нет, да и где он сейчас. Так и не приехал.

Проворную в домашней работе, безответную Глашу, можно было нагружать ничуть не меньше, чем в атаманском доме нагружали прислужницу Настю. А что касается Полины, то ее заставлять работать по дому не столько не хотели, сколько не смели, не имели морального права. Ведь за ней приданного дали, как, наверное, ни за одну невестку по всей Бухтарминской линии: тридцать десятин лучшей пахотной земли, не юртовой, а личной, атаманской, причём совсем недалеко от станицы, семьдесят голов овец, двух бычков и двух телок, трёх молодых жеребцов из атаманского табуна, в том числе "Пострел" Полины. Всю эту скотину ещё до свадьбы пригнал на двор к Решетниковым атаманский батрак Танабай. К тому были добавлены и немалые деньги, двести золотых империалов, да три тысячи николаевских рублей, не говоря уж о трёх шубах, двух полушубках, шапок собольих и сурчиных, посуды, подушек, перин, постельного белья, да ещё сверх того сепаратор-сыродел датской фирмы. Если к этому добавить щедрые денежные подарки именитых гостей на свадьбе, то невестка по дореволюционным ценам принесла в дом добра больше, чем в совокупности стоимость всего прежнего решетниковского имущества.

Неспроста Тихон Никитич отдавал некоторую часть своей собственности, чтобы она вместе с дочерью перешла к Решетниковым. Он инстинктивно чувствовал, что его положение по-прежнему очень шаткое, не большевики, так свои выскочки могут обвинить в чём угодно. А по таким тревожным временам, можно запросто и имущества и жизни лишиться. Но Игнатий Захарович и Лукерья Никифоровна особой тревоги пока не ведали, и не могли нарадоваться на приращение своего достатка, ну и конечно на невестку, ставшую причиной оного. Потому, они оба считали вполне естественным не поднимать Полину по утрам, позволяя спать так, как она привыкла летом спать дома, пока не было школьных занятий. Но Иван дольше семи часов утра спать не мог, и его молодой жене тоже с первых дней пришлось приноравливаться, хоть он и уговаривал ее не подниматься вместе с ним...

Но в тот день и Ивану и Полине подняться пришлось намного раньше, чем обычно. Уже в пять утра в дверь их комнаты негромко но настойчиво постучал Игнатий Захарович. Иван спал по- офицерски чутко, проснулся мгновенно, но сразу встать ему было сложно, ибо разметавшиеся ночью тёмно-русые волосы Полины буквально оплели его правую руку, к тому же на нём лежала ее нога. Он попробовал осторожно высвободиться. Стук в дверь повторился. Полина спала крепким сном здоровой молодой женщины, до устали насладившейся любимым. Но как бы крепок не был ее сон, она сразу почувствовала, что перестала ощущать то, что ощущала всю эту ночь, все ночи после свадьбы: своим телом его тело, его тепло... Полина тревожно вскинулась. Иван в одних подштанниках стоял возле двери и, чуть ее приоткрыв, о чём-то говорил с отцом. Вернулся он с озабоченным лицом и принялся споро одеваться.

– Вань, что случилось?- Полина потянулась, непроизвольно зевнула, думая, что мужа вызывает отец по какой-то обычной хозяйственной надобности.

– Тихон Никитич сбор по тревоге объявил, надо срочно на площадь явиться, отец уже мою кобылу седлает,- не переставая одеваться, ответил Иван.

– Что... сбор? Почему же папа не предупредил нас вчера?- с Полины быстро сошли остатки сладкого сна. Она тоже вскочила со своей "приданной" перины и, сняв через голову тончайшую ночную рубашку, тоже хотела одеваться, чтобы бежать уже к своему отцу и всё разузнать...

Иван в гимнастёрке и шароварах, спешивший в сени, где у него стояли сапоги, висели портупея с кобурой, и шашка... Он шагнул к двери, обернулся и увидел, наклонившуюся над выдвинутым ящиком комода и перебирающей свое бельё, обнажённую Полину... Он не смог выйти, его потянуло обратно. В одних носках, неслышно, по-кошачьи подкрался сзади, обхватил одной рукой за грудь, второй за живот, приник губами к ложбинке на спине. Полина охнула и выпустив из рук тряпки выгнулась назад... У молодых супругов очень быстро восстановились силы. Несколько часов сна, даже после интенсивных любовных утех, оказалось вполне достаточно, чтобы вновь возжелать любимую... любимого...

На общий сбор сотник Решетников прискакал во весь опор, но всё равно с опозданием, вызвав усмешки и подмигивания в основном уже собравшихся казаков:

– Кажись, от молодой жены никак оторваться не мог, Иван Игнатьич?

Иван, покрасневший от смущения, отнекивался, что с конем завозился, не признаваться же, что так оно и было на самом деле, не мог оторваться. Лишь тесть Тихон Никитич не проявил понятливости, нахмурившись, он выразил явное неудовольствие:

– В чем дело, господин сотник!?... Вы же офицер, а прибываете позже рядовых. Какой пример подаете!?...

Отчитав Ивана и ещё нескольких также припозднившихся казаков, атаман несколько успокоился. Поднявшись на крыльцо станичного правления, он приказал всем спешиться, взял поданную станичным писарем телеграмму, пришедшую из штаба отдела и зачитал ее:

– Согласно постановлению 4-го войскового круга Сибирского казачьего войска от 12 июля 1918 года, приказываю возобновить сбор арендных платежей с лиц, которые в текущем году пользовались распашкой, покосами и пастьбой на войсковых землях. Чиновничьи, высочайше пожалованные в награду и прочие потомственные и кабинетские участки, находящиеся на войсковой территории объявляются войсковой собственностью. Лица, которые своевольно захватили и поселились на вышеозначенных участках, подлежат выдворению с них. В случае неповиновения их надлежит арестовывать и этапировать в Усть-Каменогорск, для осуществления следствия и суда. Подписано, атаман третьего отдела Сибирского казачьего войска генерал-майор Веденин.

Тихон Никитич закончил читать и выдержал паузу, давая возможность казакам осознать услышанное. Но все ли поняли смысл приказа, осталось неясно - над площадью повисла тревожная тишина. Атаман решил не ждать и сам пояснил предписания вышестоящего штаба:

– Господа казаки, нас касается только конец этой телеграммы, насчет захвата кабинетской земли питерскими коммунарами. Раз теперь эта земля передается во владение Войску, то нам предписано коммунаров с нее согнать.- Тихон Никитич вновь взял паузу.
– ... Ну, что будем делать господа казаки!?...

– А что делать? Раз ты Тихон Никитич, выборный обчеством атаман, и у тебя есть выборные старики, вот с ними и решай. А нас зачем собрал?- раздался, было, недовольный голос из толпы держащих в поводу коней казаков.

– Да погодь ты, тут такое дело... Никитич прав, это надо всем вместе решать, тут с бухты барахты нельзя,- подал голос и стоявший за спиной атамана писарь.

– Правильно, что нам старики, мы сами с усами!- это уже кто-то кричал из особо разболтавшихся бывших фронтовиков.