Дорога в никуда. Часть вторая. Под чёрными знамёнами
Шрифт:
– Я вас понимаю Тихон Никитич,- наконец после очередной продолжительной паузы заговорил Бахметьев. Само обращение по имени отчеству подтверждало, что он осознал таки идею атамана и окончательно поверил ему.
– Но вы сами должны понимать, что принять ваши предложения... боюсь это не в моих силах. Во всяком случае, так сразу я вам ответить не могу,- Бахметьев не скрывал, что колеблется и не может принять окончательного решения.
Тем не менее, его ответ полностью удовлетворил Тихона Никитича:
– Конечно, торопиться не надо, вы хорошо подумайте... по дороге. А сейчас я вас больше не задерживаю. Езжайте к себе в Усть-Каменогорск, и всё не спеша на свежую голову взвесьте. В таких делах необходимо хорошо думать, прежде чем что-то делать. А то сейчас всё больше сначала стреляют,
ГЛАВА 8
Большевиков и всех прочих революционеров Анненков возненавидел, ещё на германском фронте, видя, как те последовательно разлагали русскую императорскую армию. Будучи монархистом, он, тем не менее, считал, что развал страны стал возможен, прежде всего, из-за бывшего царя, не проявившего достаточной воли и твердости, и в конце-концов самоустранившегося от руководства империей в самый неподходящий момент. Анненков ни от кого не скрывал, что мечтает об идеальном государе, наделенном неограниченной властью, и обладающим твердой волей. У него самого этой воли имелось в избытке, что и предопределило его поистине неограниченную власть сначала в отряде, а потом в дивизии, и в районах, где они дислоцировались. Порядок он наводил так же как в Славгороде: уничтожал все большевистские учреждения в населенных пунктах, активистов расстреливал без суда и следствия, налагал контрибуции. И всё это до Колчака сходило с рук, но атаман продолжал демонстрировать свою независимость и после прихода к власти Верховного правителя. Жалобы, письменные и устные, в основном от крестьян-новоселов, захлестнули канцелярию Верховного...
Безоблачные солнечные дни не редкость в местах удаленных от океанов и морей на многие тысячи километров. В один из таких ясных январских дней комиссия полевого контроля приехала в штаб "Партизанской дивизии".
– Полковник Кравцов, прибыл с группой офицеров согласно распоряжению военного министра генерала Бутберга для проведения инспекции во вверенных вам частях,- представился полный краснолицый полковник лет сорока пяти, в пенсне.
Он испытывал явное неудобство, полковник, много лет выслуживавший свое звание, видя перед собой офицера с теми же полковничьими погонами, которому едва исполнилось тридцать лет. Еще полгода назад этот молодец был всего лишь есаулом, а сейчас волею судеб стал командиром целой дивизии. Причем эта дивизия хоть и зовется партизанской, но полностью соответствует штатам регулярной и по отзывам качеством превосходит полевые дивизии действующие против большевиков на Восточном фронте. В составе дивизии имелись, своя артиллерия, госпиталь, даже собственные контрразведка и тюрьма...
Анненков встретил комиссию сухо, с предубеждением, как обычно фронтовики встречают штабных инспекторов. Офицеры, прибывшие с Кравцовым, разошлись по полкам дивизии, а сам полковник в штабном вагоне зачитывал атаману поступившие на него жалобы:
– Крестьяне села Покровка пишут, что ваши казаки реквизировали у них хлеб, большую часть домашнего скота, а лошадей поставили под гужевую повинность.
– Ложь! Мы за всё готовы были заплатить, но им наша цена не понравилась. Потом, они пытались напасть на наших фуражиров, двоих ранили. За это обязали их выставить лошадей и подводы для перевозки продовольствия и фуража. Никакой гужевой повинности я не объявлял. А за хлеб и скотину было уплачено, но не по их цене, а по нашей,- хладнокровно отвечал атаман.
– Ну, а как вы объясните случившееся в деревне Красной? Здесь ваши люди расстреляли трёх и выпороли тридцать человек. Я понимаю, расстрелянные, скорее всего, большевики, но остальных-то зачем пороть было?- непонимающе всплеснул руками полковник
– Как зачем? Эти тридцать молодых парней уклонялись от мобилизации,- вновь невозмутимо пояснил атаман.
– Но вы хоть представляете, потом, когда их мобилизуют после этой порки, какие с них будут солдаты. Ведь вы их, наверняка, не к себе в дивизию, а в Омск на общий призывной пункт отправили...
Полковник продолжал возмущаться, а Анненков досадливо морщился и поглядывал на часы.
– И вообще, господин атаман, я не пойму, зачем нужны такие акции устрашения как массовые порки? Разве публичных казней недостаточно? Я понимаю, ваша дивизия состоит в основном из казаков, а они привыкли и любят применять такие меры по отношению к крестьянам. Но вы как командир обязаны пресекать это беззаконие, особенно порки женщин и насилия над женщинами. Судя по поступившим жалобам, именно эти действия вызывают наибольшее возмущения населения,- полковник снял пенсне и строго взглянул на атамана.
– Что касается реквизиций, беру всю ответственность на себя, так и передайте Верховному. Но учтите, что благодаря этому я содержу свои войска и не требую от вас, ни продовольствия, ни фуража, ни денег. Кстати, я реквизирую не только у крестьян-аграрников, но и у купцов и у мещан. Наверное, у вас есть и от них жалобы? А что касается порок... Тут я не в праве сдерживать моих людей. В 17-м году, когда они проливали кровь за Россию, эти новоселы-дезертиры занимались здесь грабежами и теми же насилиями. Да тут целые казачьи посёлки, особенно небольшие, тогда фактически беззащитными оставались. Вы разве не знаете об этом? Казаки как эти дезертиры фронт не бросили, остались верны присяге, а их имущество и семьи подвергались разграблению и насилиям со стороны банд из дезертиров-новосёлов, которые с фронта с оружием бежали. Потому сейчас и идёт обратная волна,- продолжал бесстрастно пояснять атаман.
– И вы этому потворствуете?
– Нет. Но я не считаю данный вопрос настолько важным, чтобы заострять на нем внимание. И почему военный министр на это так болезненно реагирует?
Они смотрели друг на друга, совершенно не понимая, будто разговаривали на разных языках, молодой атаман, проведший всю германскую войну на передовой, уже "с головой" окунувшийся в кровавую кашу войны гражданской, видевший столько крови... и пожилой полковник, умудрившийся и ту, и эту войну наблюдать на расстоянии, из штаба или окна штабного вагона. Тем не менее, именно штабной полковник едва сдерживал, как ему казалось, справедливое негодование...
Через несколько дней члены комиссии полевого контроля, побывав в частях и подразделениях Партизанской дивизии, собрались в предоставленном им помещении при штабе 2-го Степного корпуса. Офицеры докладывали полковнику Кравцову.
– Наблюдаются, казалось бы, несовместимые вещи,- докладывал ротмистр, проверявший основной полк дивизии Атаманский,- железная дисциплина, строгое выполнение распорядка дня, включающее уборку лошадей, утреннюю гимнастику, строевые занятия. Перед отбоем обязательная церемония, состоящая из поверки, объявления приказов и молитвы. Всё это выполняется в охотку, ревностно. Исполнительность в полку на очень высоком уровне. И в то же время, наряженные от полка команды проявляют невероятную жестокость к населению, и не только к большевикам, но и к членам их семей и сочувствующим. А ведь среди крестьян-новоселов таковых едва ли не большинство. Большевистские комиссары сумели привлечь их идеей земельного передела, то есть отъёма у казаков и передачи новоселам лучшей земли. Я проверял также, правда ли то, что в жалобах изложено о массовых порках населения целых деревень без разбора пола. Увы, всё подтвердилось, сами казаки в этом признавались и ничуть не раскаивались, более того, хвастали, что готовы пороть мужиков и их баб хоть каждый день. Удивительна и реакция на это самого атамана. За невыполнение приказов он иной раз своих же расстреливал, а вот за все вышеназванные бесчинства никто не понес никакого наказания...