Дорога в Омаху
Шрифт:
– Так-то лучше, маленькая леди, – молвил Хаук, засовывая в рот мятую сигару, и, подняв ногу, чиркнул спичкой о штанину из оленьей кожи. – Увидите, мисс Ред, никакие победы не могут освободить командира от забот. Мы идем все дальше, дальше, дальше, то и дело оглядываясь на славные войска, следующие за нами!
– Вы вдохновили меня, генерал! – произнесла Дженнифер, одаривая его нежнейшей улыбкой.
– Прямо голубки! – съязвил Сэм, глядя на них. – Особенно вы, Покахонтас.
Арон между тем прошел в кабинет свояка в прибрежной вилле и, позвонив своей личной секретарше, сказал ей, чтобы она попросила
Седовласая леди прибыла с красными глазами и набрякшими веками – результат, вне сомнения, какого-то вялотекущего гриппа – и занялась перепечатыванием обоих документов, тут же торжественно подписанных.
Когда Арон учтиво провожал свою явно хворую секретаршу к двери, благодаря ее за то, что она согласилась снизойти до его нужд, несмотря на свое состояние, женщина спросила старого адвоката:
– Вы знаете кого-нибудь по имени Брики, мистер Пинкус? Он вам звонил.
– Брики? Это его фамилия?
– Я не уверена, что поняла это. И потом, как мне кажется, его звали чуть-чуть по-другому.
– Вам нездоровится, моя дорогая. Мне хотелось бы, чтобы вы отдохнули несколько дней. Я попрошу своего доктора заглянуть к вам. Да простит меня Авраам, я заставлял вас перерабатывать.
– Он очень красивый молодой человек. Блестящие черные волосы, одет безукоризненно…
– Осторожнее, смотрите себе под ноги.
– Он все хотел узнать, где вы.
– Полегче, вот здесь две ступеньки, а там дальше вымощено… Пэдди, где ты?
– Здесь, босс! – раздался с подъездной дорожки голос Лафферти. Вынырнув из тени, шофер подбежал по тропинке к веранде. – Знаете, мистер Пинкус, она вроде бы нездорова.
– Это грипп, Пэдди.
– Раз вы говорите так, сэр, значит, он и есть. – Лафферти поддержал секретаршу и, уговорив ее взяться левой рукой за его плечо, повел женщину к машине.
– Брики, мой дорогой, дорогой, дорогой!.. – Слова сами складывались в песню и плыли, заглушаемые шумом высоких сосен, окаймлявших описывавшую полукруг подъездную дорожку. – Он для меня единственный, единственный, единственный!..
Арон с чувством облегчения вернулся к входной двери, но, так и не войдя в дом, вдруг остановился, склонив в изумлении голову на плечо… Брики?.. А может, Бинки?.. Бингхэмптон Олдершот, известный на Кейпе под именем Бинки и связывавший Бостон с финансистом международного класса, скрывавшимся за железными воротами своего банка в Бикон-Хилле?.. Не подсуетился ли там племянник? Моложавый дамский угодник с похожим прозвищем, которого Олдершоты держали на коротком финансовом поводке, да и то только для того, чтобы уберечь семью от неприятностей?.. Нет, это невозможно. Его личная секретарша, пребывавшая в этом качестве уже пятнадцать лет, была зрелой дамой. Хотя, будучи послушницей, она и презрела свои обеты ради жизни в миру, ею по-прежнему владели религиозные чувства. Так что думать что-то в таком роде было бы просто смешно. Скорее всего, речь могла идти лишь о совпадении.
Войдя в прихожую, Пинкус услышал телефонный звонок.
– О’кей, Сайрус! – завопил Сэм Дивероу, схватив трубку. – Помните, он актер! Так что не сердитесь на него, не выходите из себя чуть что, будьте с ним терпеливым, ладно? Возьмите и привезите его сюда, и все дела… Что? Он требует, чтобы с ним заключили контракт, в котором будет оговорено, что его наниматель обязуется отпечатать афиши?.. С кем… Что?.. Чтобы имя было набрано наверху тем же шрифтом, что и название?.. Черт побери!.. А как насчет платы? Есть какие-нибудь требования?.. Только относительно афиш? О боже! Запишите все, что он требует, и везите его сюда… «Не производить во время репетиции перераспределения ролей без выплаты отстраняемому актеру полной компенсации»… Зачем все это, черт побери?.. Что?.. Я тоже не знаю, но раз он так настаивает, включите это в его контракт.
Через час двадцать пять минут после окончания разговора отворилась парадная дверь и в прихожую ввалился цыган, одетый в оранжевую блузу и подпоясанный синим кушаком. Совершая вращательные, как в балете, движения, он добрался до просторной гостиной, где расположились полукругом трое юристов и генерал Маккензи Хаукинз, тотчас же повернувшие головы в сторону Романа Зет, обратившегося к ним со следующими словами:
– Прекрасная-прекрасная леди и вы, джентльмены столь же привлекательной внешности! Сейчас я представлю вам полковника Сайруса, крепкого, как средиземноморское дерево, и прошу вас выслушать все, что он собирается сказать.
– Хватит о нем! – послышалось из прихожей злое шипение. – Это обо мне ты должен говорить, понятно, хам?
В дверном проеме появилась огромная, выражавшая смущение фигура чернокожего наемника.
– Привет, ребята! – произнес Сайрус в той сдержанной манере, которая отличает уверенных в себе людей. – Я хотел бы представить вам артиста, обогатившего своим талантом многочисленные постановки на Бродвее. Блестящие шоу с его участием широко и устрашающе известны в нашей стране…
– Не устрашающе, а впечатляюще, идиот!
– Актер выдающейся глубины и безобразия…
– Раз-но-о-бра-зия, осел!
– Черт возьми, парень, я стараюсь… Делаю как умею.
– Долгое вступление, к тому же столь бездарное, убивает впечатление от выхода на сцену актера. Прочь же с моего пути! – Высокий худощавый человек ринулся в гостиную стремительным, но мелким шагом, выказав темперамент и энергию, явно не соответствовавшие его почтенному возрасту. С седыми развевающимися волосами, острыми чертами лица и сверкающим взором, он вел себя непринужденно, что свидетельствовало о тысяче подобных появлений на сцене. Маленькая группа, сидевшая перед ним, буквально оцепенела, как это происходило неоднократно в далеком прошлом в переполненных театральных залах.
Но вот взгляд его остановился на Ароне Пинкусе, и актер, приблизившись к юристу, отвесил ему вежливый поклон:
– Вы меня звали, сир, и вот слуга ваш и бесстрашный странствующий рыцарь перед вами, милорд!
– Ну, Генри, – сказал Арон, вставая со стула и пожимая ему руку, – вы просто великолепны! Это мне напомнило ваше моно-шоу на концерте, организованном Шерли. Кажется, то был отрывок из «Принца-студента».
– Не помню. Их было слишком много, этих, простите меня, милый мальчик… Впрочем, теперь я вроде припоминаю… Это происходило… приблизительно шесть с половиной лет назад… двенадцатого марта в два часа дня… По-видимому, мне запомнился этот день потому, что тогда я был не в голосе.