Дорога в Омаху

Ладлэм Роберт

– Вовсе нет! Вы были бесподобны!.. А теперь позвольте мне представить вас моим друзьям.

– Мое си-диез в тот день не было полным, – никак не мог успокоиться актер. – К тому же и пианист был ужасен… Вы что-то сказали, Арон!

– Мне хотелось бы познакомить вас с моими друзьями.

– Поверьте, я тоже хочу познакомиться с ними, особенно с этим очаровательным существом! – Сэр Генри добрался до левой руки Дженнифер и, нежно целуя ее, неотрывно смотрел в глаза девушки. – Одним своим прикосновением вы дарите мне бессмертие, прекрасная Елена!.. Вы никогда не думали о театральной карьере?

– Нет. Но однажды мне довелось недолго выступать в роли фотомодели, – ответила Редуинг без тени смущения, наслаждаясь

этой минутой.

– То был шаг, дорогое дитя! Всего лишь шаг, но сделанный в верном направлении! Возможно, как-нибудь мы пообедаем вместе. Я даю частные уроки, причем в отдельных случаях я готов, скажем так, и пренебречь вознаграждением.

– Она юрист, поймите же, Христа ради! – проговорил Сэм, не вполне сознавая, что заставило его заявить это столь горячо.

– Это так неразумно! – резюмировал актер, неохотно выпуская руку Ред. – Как заметил Бард в «Генрихе Шестом», часть вторая, «сначала мы убьем всех судейских»… Но, конечно, не вас, Арон, поскольку у вас душа художника.

– Ну что ж, спасибо. И позвольте мне все же представить вас всех друг другу, Генри. Актриса… то есть юрист – мисс Редуинг…

– Enchanteze encore, mademoiselle! [147]

– До того, как вы снова начнете терзать ее руку, разрешите сказать вам, что я, Сэм Дивероу, тоже юрист.

– Шекспир имел свое видение…

– А этот джентльмен в индейском одеянии – генерал Маккензи Хаукинз.

– О, тот самый! – воскликнул актер и, схватив Хаука за руку, стал энергично трясти ее. – Я видел фильм о вас… Как могли вы вынести подобное глумление над искусством? Что вам стоило проследить за подбором актеров и ознакомиться со сценарием! И – о боже! – тот идиот, что играл вас, должно быть, пользовался губной помадой!

147

Весьма рад, мадемуазель (фр.).

– Думаю, так оно и было, – произнес генерал воинственно, хотя и он поддался обаянию артиста.

– У нас в гостях сегодня, – обратился Пинкус к своей немногочисленной аудитории, – сам Генри Ирвинг Саттон, или, как величают его в наследственном поместье Саттон-Плейс в Англии, а также в газетных статьях, сэр Генри Ирвинг Саттон, названный так в честь великого актера елизаветинских времен, с которым его часто сравнивают. Перед нами – выдающийся артист театра…

– Кто это сказал? – спросил Сэм раздраженно.

– Мелкие умишки всегда полны сомнений, – парировал сэр Генри Ирвинг Саттон, задумчиво глядя на Дивероу.

– Чьи это слова? Кота Феликса?

– Нет, французского драматурга Ануя. Но не думаю, что вы о нем слышали.

– В самом деле? А как насчет такой его фразы: «Ему не оставалось ничего иного, кроме как закричать»? Ну, как насчет этого?

– Это из «Антигоны», но ваш перевод неточен. – Саттон повернулся к Хаукинзу.

– Генерал, сделайте мне одолжение… Я прошу о нем как лейтенант, участвовавший некогда в боях на африканском театре военных действий, где, как я слышал, вы не раз выступали перед солдатами Монтгомери. [148]

148

Монтгомери Бернард Лоу (1887—1976) – английский фельдмаршал, командовавший английской армией в Северной Африке.

– А где вы служили?

– В войсковой разведке, при управлении стратегических служб в Тобруке. [149]

– Вы были настоящие молодцы! Одурачили кислокапустников в этой большой пустыне Сахара! Они так и не узнали, где находились наши танки!

– Большинство из нас были актерами, умевшими немного говорить по-немецки. И, право же, нас переоценивают… Разве это так трудно – изображать солдат, умирающих от жажды, и, якобы впадая в кому, лепетать всякую чушь, чтобы дезинформировать неприятеля? Поверьте, в этом нет ничего хитрого.

149

Тобрук – порт в Ливии, выдержавший осаду немецко-итальянских сил.

– Вы были в немецкой форме. Так что, попади вы в плен, вас тут же могли бы расстрелять как шпионов.

– Да, это не исключалось. Но где еще выпал бы случай сыграть такие роли?

– Черт бы меня побрал! Я сделаю все, чего бы вы ни пожелали, солдат!

– Еще одного подцепил на удочку! – пробормотал Дивероу. – Как когда-то и меня.

– Мне хотелось бы послушать, как вы говорите, генерал. Лучше всего, если вы продекламируете наизусть что-нибудь, что знали бы мы оба. Скажем, отрывок из каких-то виршей или слова из песни. Можете повторять одно и то же сколько душе угодно. И не имеет никакого значения, будете ли вы просто говорить или кричать. Главное, чтобы это звучало естественно.

– Ну что же, давайте подумаем, – согласился Хаук, поглядывая на актера. – Я всегда обожал старый армейский фольклор. Ну, вы, наверное, знаете это:

Шли горами мы, долами,Пыль клубилась вслед за нами…

– Не пойте, генерал, а говорите, – попросил сэр Генри, и в тот же миг его лицевые мускулы, произведя те же движения, что и мускулы Маккензи, преобразили лицо актера, приобретшее удивительное сходство с лицом генерала, а из горла талантливого лицедея, встрепенувшегося вдруг, словно старая полковая лошадь при звуках марша «И катят мимо боевые орудия», посыпались слова. Оба голоса слились воедино, но затем один из них стал как бы угасать, второй же все набирал силу. И вот уже в гостиной было слышно только Генри Саттона, воспроизведшего невероятно точно тембр голоса, интонации, жестикуляцию и мимику Хаука.

– Будь я проклят! – воскликнул генерал в изумлении.

– Замечательно, Генри!

– Ну что ж, неплохо, могу сказать.

– Вы потрясающий актер, мистер Саттон!

– О нет, дорогое дитя Элизиума! [150] – скромно запротестовал сэр Генри Ирвинг Саттон. – Это ведь не игра, а только подражание, на которое способен любой второразрядный комик. Все дело в жестикуляции и выражении лица, а также и в интонации речи… Я подробно объясняю это на своих частных уроках театрального искусства… Итак, вы не возражаете против того, чтобы отобедать со мной?

150

Элизиум – в греческой мифологии обитель блаженных, загробный мир для праведников; именуется также и Елисейскими полями.

– Почему, черт бы побрал всю эту братию, не пригласили вас сыграть меня в том треклятом фильме?

– Вы и не представляете себе, mon general, что за ужасный у меня агент!.. Все было как на фронте, когда выдающемуся штабному офицеру не разрешают проявить свой пыл в бою, поскольку его так называемое начальство боится, что без него все у них развалится. Короче, импресарио просто опасался лишиться своей доли в довольно стабильных доходах, которые приносили мне «мыльные оперы».

– Я бы расстрелял мерзавца!