Дорога в Рим
Шрифт:
Петронию хватило ума не отвечать.
Мемор шагнул к Ромулу, который старался глядеть в сторону, чтобы ланиста его не узнал, однако тот схватил его за подбородок и повернул к себе лицом так, что Ромул вновь почувствовал себя тринадцатилетним мальчишкой. Взгляд его синих глаз уперся в темные провалы глазниц Мемора, повисла долгая тишина.
— Который из них раб? — вдруг спросил ланиста.
— Тот, кто перед тобой, — ответил центурион. Мемор нахмурил морщинистый лоб.
— Крупный нос, голубые глаза. И силач. — Он отпустил
— Боги всемогущие, — выдохнул он, и лицо его вспыхнуло давним гневом. — Ромул?
Тот, не в силах сопротивляться, кивнул.
— Ты его знаешь? — изумленно спросил центурион.
Мемор яростно выругался.
— Он мой! Моя собственность! Восемь лет назад дал деру вместе с лучшим моим гладиатором! Убили аристократа и сбежали! Исчезли с глаз! Только слухи доносились — мол, пошли в войско Красса!
Центурион хохотнул.
— Про Красса не знаю, а в легионе Цезаря он точно служил.
— Я был в армии Красса, — процедил Ромул. — Попал в плен при Каррах, как тысячи других. Мы с другом через несколько месяцев сумели бежать.
Петроний с центурионом от неожиданности застыли на месте: кроме Кассия Лонгина и остатков его войска, никто из участников парфянских сражений не вернулся в Рим.
— С галлом-великаном? — резко обернулся к Ромулу Мемор. — Где он?
— Бренн погиб, — через силу ответил Ромул.
Ланисту эта весть явно разочаровала.
Ромул, которого при воспоминании о галле вновь захлестнула боль потери, все же не отводил глаз от Мемора — тот явно пытался не упустить свой интерес. Ромул ведь тоже был отличным гладиатором даже в свои четырнадцать лет, а теперь он взрослый мужчина, да еще повоевавший с армией, и ценность его несомненно больше.
— Уж этого-то мне отдашь? Что толку делать его ноксием? — осторожно спросил ланиста и, не утерпев, добавил: — Он ведь моя собственность.
— Не нарывайся, — рявкнул центурион. — Мерзавец вступил в армию, будучи рабом, — значит, он мой до самой смерти, будь он хоть сам Спартак. Обоих дружков гнать на арену, пусть сдохнут.
Отчаявшись вернуть себе деньги, потерянные из-за исчезновения Ромула с Бренном, ланиста разъяренно взметнул плеть перед лицом юноши:
— Проучу, навек запомнишь!
— Не тронь его, — предупредил центурион. — Цезарю нужен эффектный спектакль, а не жалкое зрелище искалеченных
Раздраженный тем, что расправа не удалась, Мемор отступил.
— Что ж, грех жаловаться. С наслаждением погляжу, как ты сдохнешь, — бросил он с жесткой ухмылкой. — У бестиариев сейчас звери как на подбор: тигр, львы, медведи, а то и диковины похлеще.
Арестанты обменялись тревожными взглядами, даже Петроний переступил с ноги на ногу. Ромул, испуганный не меньше их, все же умудрился не дрогнуть — чтобы не выказывать страха перед Мемором.
— Выбор за тобой, — великодушно согласился центурион, перебрасывая ланисте ключи от замков. — Выступление через два дня.
Коротко кивнув, он вместе с легионерами вышел на улицу.
— Расковывай, — велел Мемор, швыряя ключи тощему иудею с редкой бороденкой и торчащими зубами. — Потом отыщи застенок погрязнее. И скажи повару, чтоб их не кормил.
Потирая кожу, саднящую от ошейников, узники вслед за иудеем вошли в сырую, затянутую плесенью комнату, где на тесном полу можно улечься бок о бок двоим или троим, но никак не восьмерым. Ни постелей, ни одеял. Стражники Мемора, ухмыляясь, оставили арестантов одних.
Ромул с Петронием отошли подальше от двери и, прислонившись к стене, принялись наблюдать за гладиаторами — после того как стихла суматоха вокруг узников, те вновь вернулись к упражнениям.
— Два дня — и мы в Гадесе, — пробормотал Петроний. — Не заживемся.
В очередной раз подавив грозящее нахлынуть отчаяние, Ромул мрачно кивнул.
Петроний, сдвинув вместе кулаки, вздохнул.
— И что тому черноволосому подонку не сиделось? Если бы не он…
— Волю богов людям не понять, — ответил Ромул, сам толком не веря в сказанное.
— Да ладно тебе, почитатель богов. — Петроний, откашлявшись, сплюнул на песок. — Мы такой судьбы уж точно не заслужили.
Ромул окончательно пал духом.
Они были приговорены.
Глава X
ИГРЫ ЦЕЗАРЯ
Два дня спустя
Фабиола, нахмурившись, вновь и вновь пробегала глазами колонки цифр на пергаменте, однако пересчитывай не пересчитывай — суммы оставались неутешительными. Время шло, а доходы от Лупанария не спешили расти, и вовсе не из-за бездеятельности хозяйки: отремонтированное помещение сияло новизной, в ваннах благоухала свежая вода, полтора десятка нанятых Веттием громил неотлучно стояли у входа и на улице, готовые драться в любой миг, — напасть на Лупанарий, не имея под рукой внушительного войска, посмел бы разве что самоубийца. Подкупив кого надо на невольничьем рынке, Фабиола собрала целый выводок новых девиц — смуглых темноглазых иудеек, иллириек со смоляными косами, чернокожих нубийских красавиц и даже одну огненно-рыжую британку со сливочным цветом лица, предметом тихой зависти Фабиолы.