Дорога в снегопад
Шрифт:
И их обоих, тем более что оба они были еще и «афганцами», не обошла судьба множившихся речистых былинников. Свой ансамбль они назвали скромно и по делу – «Музыкальный десант», и, в то время как дела их вели толковые управляющие, сами они несли музыкальное слово поддержки обычными маршрутами: в Осетию, в Абхазию, в Приднестровье, в бригады спецназа ГРУ и даже в Звездный городок. Оба они относились к этому своему роду деятельности не менее серьезно, чем к зарабатыванию хлеба насущного, и даже брали уроки вокала у настоящих оперных преподавателей. Иногда их приглашали на выступления и организации поскромнее бригад особого назначения, и Граф со Стасом отказывали только
По дороге домой Граф потчевал гостей своего автомобиля песнями собственного сочинения. Слова одной из них развлекли Алексея. «И если надо в Новом Свете свои раскроем купола», – заверял в ней Граф своих слушателей.
– Зреют, зреют реваншистские настроения, – рассмеялся Алексей.
– А то, – довольно откликнулся Граф.
– Пригласил бы на концерт, – сказал Алексей.
– Да не вопрос, – еще радостней отозвался Граф.
– Ну чё? Нажремся, может? – предложил Антон. – Повод вроде есть. Легитимный.
Граф, на секунду оторвавшись от дороги, нашел его глаза в лобовом зеркале.
– Ты с синькой завязывай, – заметил он то ли с иронией, то ли всерьез. – Правда тебе говорю.
– Ага, – неопределенно отозвался Антон. – Нашу волю не сломить: пили, пьем и будем пить, – продекламировал он народный стишок и подмигнул Алексею.
Первого октября одноклассники школы, в которой Алексей проучился до девятого класса и которую закончила Кира, хоронили Толика Сверстникова. Кто-то работал за границей и не смог приехать, двоих, павших в криминальной войне 90-х, тоже уже не было в числе живущих, как и самого Толика, но основная группа была налицо и выступила монолитно. Толик покинул мир без затей – просто разбился на машине. После прощания в морге состоялись собственно похороны, а потом поминки в одном из ресторанов Красногорска, где Толик несколько лет назад купил себе приличную квартиру с видом на лесной массив.
В школе Алексей не дружил с Толиком особенно близко, но все-таки был рад, что оказался в Москве так кстати. Почти единственное, что он помнил о Толике, это то, как они в школьном туалете наполняли водой презервативы, стоившие тогда по четыре копейки, и швыряли их с четвертого этажа через переулок в окна приземистого двухэтажного ателье, откуда высовывались грузные молодухи и весело, игриво грозили им пудовыми кулаками.
У Толика был небольшой туристический бизнес и была девушка Кристина, с которой он вроде бы жил в гражданском браке, и девочки гадали, она ли унаследует бизнес, автопарк и квартиру с видом на лесной массив, или все-таки дядя, приехавший на похороны из Новосибирска.
Поминки текли классически: первые полчаса прошли в тягостном молчании, которое ниспадало после каждого траурного тоста, но под сурдинку гнет случившегося отпускал, и языки развязывались. Был среди собравшихся простой и прямой человек – Слава Деулин. Он работал учителем истории в вечерней школе.
– Вот еще одного из нас нет, – сказал он не на весь стол, а ближайшим, – а наше поколение уже в том возрасте, в котором обычно любое поколение решает главные исторические задачи текущего момента. А какие задачи мы решаем, друзья? Вот мы привыкли с детства слышать: наши предки оставили нам то, оставили нам это. А о нас что сказать? Что о нас-то скажут?
– Да ладно, хватит гнать, – пьяно сказал Олег Луньков, – про нас скажут – они провели деиндустриализацию экономики. Просрали уже все. Слав, ты бы урок нам не читал. Тольку лучше помянем. – И он стал, плеская, разливать по рюмкам водку из высокой прямоугольной бутылки
Но Слава не унимался:
– Ведь вот я над чем думаю. Вот, смотрите: люди родятся, взрослеют, входят в пору наивысших сил, потом потихоньку сдают и сходят, так сказать, с лица земли. И когда они входят в пору высших сил, как правило, жизнь им подбрасывает задачу, которую они-то и решают. Поэтому говорят: миссия этого поколения, заслуга этого поколения… А ведь именно мы – по возрасту – сейчас то самое поколение, на которое должна по всем законам лечь главная тяжесть исторического момента. А мы законы отменили и главная тяжесть не легла. Или ее просто нет. Или легла так, что придавила, а мы и не заметили. И наша жизнь прошла вхолостую. То есть на погрузку-то мы вроде пришли, но жизнь нам в кузов ничего не загрузила. Можешь ждать, можешь дальше ехать. Короче, свободен.
– Ну, мы-то живы еще, слава богу, – заметила Ира Цветаева, как бы желая напомнить собравшимся, какой именно повод свел их здесь за одним столом.
– Вон Столыпин говорил: «Дайте нам двадцать лет покоя, и вы не узнаете России». Вот и дали. Ну, не двадцать, положим, а семнадцать, и что же? Нет, – иронично поводил головой Слава, – но как сострил премьер, а? Действительно не узнаем мы России. Не та это Россия, о которой он сам мечтал. Я не пойму, почему восемьдесят лет назад это могло всерьез звучать, а сейчас как насмешка. Человек, что ли, стал еще ниже и гаже?
– Человек тот же, – возразил Леня Подушкин. Он знал, о чем говорил, ибо несколько последних лет работал мировым судьей.
– Э-э, не скажи, – усомнился Слава. – Мы деградируем. Генофонд у нас какой? После революции сколько уехало? Потом сколько в лагерях сгубили? Скольких расстреляли? Скольких по миру пустили? А то, что осталось, уже ни на что не способно. Это уже не народ, а ошметки. И мы в том числе. Не думайте, что я себя здесь чем-то выделяю.
– Да чушь, сказки иорданского казачества, – стал горячо возражать Луньков, ощутивший в себе после нескольких тостов некоторую пассионарность.
– Эй, Луньков, – вмешалась Аня Кедис. – Ты чего на евреев наезжаешь?
– Да так я сказал, по традиции, – миролюбиво отбрехался Луньков. – Русская народная забава – борьба с евреем. Мы сами вон в прошлом году дочку в клинику туда возили.
Леня Подушкин терпеливо дождался завершения этой незначительной перебранки и обстоятельно возразил Славе:
– Мы, как народ, из одного теста сделаны. То есть как вода – состав наш однороден. Иначе как объяснить, что из какой-нибудь Богом забытой деревеньки является в Москву паренек и становится таким конструктором, каких в мире по пальцам. Или то же самое с артистами… Да куда ни плюнь. Нет, просто вычерпывается вода из колодца, а потом опять набирается. А что вы говорите – в революцию два миллиона уехали. Да пурга это. Два миллиона уехали, а двадцать остались. В девятнадцатом году во всех университетах диссертации защищались, труды выходили, а ведь гражданская война шла.
– А вот у нас генетик – он нам и скажет, – указал Слава на Алексея, и все умолкли и воззрились на него.
– Что ж, – взял слово Алексей. – Вопрос интересный. Строго говоря, на него можно ответить только экспериментально. А эксперимент такого масштаба невозможен. Словом, как биолог, я полагаю, что этот вопрос пока неразрешим. А просто как Леха Фроянов, думаю все же, что это вопрос не времени, а пространства. Яблоки остаются яблоками, будь то гренадерские экземпляры из «Азбуки вкуса», или обычная коробовка, которая вон по всем садам растет.