Дорога за горизонт
Шрифт:
А туман и правда поредел, прав мичман Посьет! Гладь залива просматривается уже метров на четыреста. Хотя, какая там ещё гладь? С зюйд-веста катят короткие, злые валы, канонерка с шумом врезается в них под острым углом. От каждого удара корпус судна дрожит всеми заклёпками… о, чёрт, это ещё что?
Экран радара мигнул, на картинка мгновение исчезла, потом возникла снова. Очередной удар о встречную волну – экран снова мигнул. И ещё. И снова. И…
– Господин капитан второго… Сергей Лексеич! – в отчаянии ору я. – С антенной что-то, с проводом! Наверное, разъём, от тряски отошёл! Надо…
Волна – не чета прежним, – с размаху бьёт «Дождь» в левую скулу. Канонерская лодка чуть не ложится на борт, и я с ужасом вижу, что прикрученный на живую
Что за хрень?! У «Фуруны» разъемы такие, что на этом кабеле вешаться можно; а не вставить его до конца я просто не мог – без полной фиксации радар не заработал бы. Здоровый такой разъём, с четырьмя винтами и защелкой – выдрать его не получится, даже если о кабель споткнуться… неужто перетёрся?! Ну, тогда кирдык, быстро кабель не поменять, да и нет у меня запасного нужной длины… вот ведь засада! Ну да, точно: антенна рации тоже порвана, они у меня скручены в один жгут, вот, наверное, размахами мачты и перетёрло… да что ж это за день такой?!
– «Ильин»! «Ильин»! «Ильин»! Я «Дождь», слышите меня?!
Ничего. Только треск, завывание помех. Антенну мне!!
Выскакиваю из «курятника» – и не верю своим глазам! Пелену тумана будто отдёрнули в сторону движением гигантской руки. В переди по курсу в сероватой дымке тонет финский берег, а на правой раковине, милях в полутора, отчаянно дымит трубой изящное судёнышко – шхуна из всех сил улепётывает, внезапно обнаружив за кормой сразу двух преследователей. Да, точно, на нашем траверзе по волнам стелется жиденький дымок – миноноска.
– Расчёты к орудиям! Артиллерийская тревога!
Тревожно забила рында, по доскам палубного настила заухали матросские башмаки. Наводчик, не дожидаясь, когда номерок втиснет в приёмный короб обойму, разворачивает митральезу, ловя цель.
– Семёнов, шляпа! Дистанцию до цели!
Да что со мной сегодня такое? В «курятнике», в крепко привинченном к палубе железном, обитом изнутри войлоком и пластиком ящике, среди прочего хрупкого хозяйства хранится отличный японский лазерный дальномер. Мы уже практиковались с ним, делая съёмки на Транзунском рейде – и Никонов и артиллерист «Дождя» вполне доверяют этому прибору.
– Есть, господин капитан второго ранга… до цели две тысячи… простите, сейчас…. одиннадцать кабельтовых, семь саженей… с половиной!
А вы попробуйте с ходу, без калькулятора, перевести в морские меры длины 2050 метров [65] ! А иначе никак, таблицы артиллерийской стрельбы составлены именно в кабельтовых, милях и саженях. Я горд собой – насобачился за месяц гидрографической практики.
Погодите, они что, из Гочкиса стрелять собрались, по таблицам? Для этой трещотки – дистанция запредельная. Нет, прислуга возится в барбетной установке, возле нашей «Большой Берты» – короткого, будто обрубленного, толстенного в казённой части одиннадцатидюймового орудия, главного калибра канлодки. Точно – подают холщовые, похожие на белые диванные валики, пороховые картузы, полузаряды. Ну, держись…
65
морская сажень в то время принималась равной 1,852 м. В кабельтове – 100 саженей.
– Бам-м! Бам-м! Бам-м!
Хоть Гочкис и трещотка – а уши заложило качественно. Наводчик навалился на приклад, второй номер резко крутанул ручку, и револьверная пушка захлопала предупредительной очередью. Куда уж там улетят снаряды – не знаю, но дымок выстрелов на шхуне заметят точно. А когда грохнет Большая Дура? Что там полагается – рот разевать, уши затыкать? Чёрт, вовремя не спросил, как бы теперь не оглохнуть…
На шхуне стрельбу и правда, заметили – судно изменило курс, подставляя преследователям корму. Дым повалил гуще. Уходят?
– Сергей Алексеевич, дальше нельзя таким ходом. Опасно, мели!
Посьет, штурман. Пока работал локатор, он стоял за моим плечом, черкал карандашом по карте и щёлкал клавишами подаренного «Ситизена».
– Иван, голубчик, не дадите дистанцию во-о-он до того мысочка? Тут где-то мель должна быть, крайне неприятная. Не дай бог… пока по локатору шли, я прокладку постоянно делал, а теперь вот – как ослеп…
Торопливо «барабаню» дистанцию, даже не переводя в кабельтовы и сажени – Посьет быстрее прикинет, на калькуляторе. Вот он перестал черкать, замер, словно не веря в то, что написал. И без того бледное лицо его белеет ещё сильнее, и…
Хрр-ясь! С пронзительным скрежетом «Дождь» врезается во что-то подводное. Канонерка ещё несколько мгновений ползёт вперёд, сильно задирая нос; все, кто был на мостике, валятся с ног. Я с размаху впечатываюсь в Посьета и краем глаза вижу, как наводчик револьверной пушки, нелепо размахивая руками, улетает через леер в мутную от взбудораженного ила водицу Выборгского залива.
Миноноска № 141 стала сдавать: помпа не справляется, в щели разболтанного таранными ударами волн корпуса хлещет вода. Растяжка передней трубы лопнула, и теперь жестяной цилиндр, отчаянно извергающий клубы чёрного дыма болтается при каждом размахе качки.
«Дождь» остался позади – прочно сидит на песчаной банке. Запоздало громыхнул главный калибр, крупная латунная картечь с визгом пролетела в опасной близости от миноноски. От грот-мачты шхуны полетели клочья, снесло за борт гафель. Но ход она не сбросила и, вильнув на курсе, выкатилась влево за пределы сектора обстрела страшной одиннацатидюймовки. С канлодки захлопала револьверная пушка, но легкие снарядики лишь вспенили воду в безопасном отдалении от цели.
Усталость отчаянная; удерживаться на мотающемся туда-сюда низком, почти вровень с водой, судёнышке – это почти цирковой трюк. Не до того – ведь впереди, прямо перед форштевнем, в кабельтове с небольшим, маячит корма беглянки. Но не приближается; на высоких оборотах вода хлещет через щели в обшивке с удвоенной силой, «стосорокчетвёртая» садится носом. Скрепя сердце, Криницкий скомандовал убавить обороты и крутанул штурвал. Нос покатился влево, наводчик кормовой тридцатисемимиллиметровки поймал шхуну в прицел, и… Удар, тряска, снаряд уходит «в молоко» – миноноска с разгону проскребла днищем по песчаной отмели и чудом проскочила на чистую воду. К толчкам волн добавилась неприятная вибрация в корме.
– Вал погнуло! – орёт машинный кондуктор. Свесившись вниз, он пытается разглядеть что-то в буруне под кормой. Крайницкий выругался, возвращая судно на курс. Форштевень снова смотрит точно в корму беглецов – они теперь в мёртвой зоне, снарядом не достать. Но вариантов нет: кругом мели, а шведский шкипер знает здешние фарватеры как «отче наш». Дистанция до шхуны то сокращается, то наоборот растёт; и вдруг с высокой, слегка приподнятой кормы застучали ружейные выстрелы.
Мичман мешком повалился на палубу; шинель на его груди топорщилась, пробитая в двух местах. Николка, по волосам которого ширкнуло раскалённым металлом, кинулся было к мичману, но в этот момент миноноска покатила вправо, и мальчик вцепился в штурвал, возвращая судёнышко на курс. Выстрелы гремели не переставая; пули с жестяным звуком пробивали тонкий металл корпуса. Позади жалобно подстреленный минёр. Николку схватили за плечо. Он обернулся – Георгий. Царский сын смотрит бешеными глазами, в руке – какие-то чёрные ошмётки. Николка пригляделся – рация, бесценный переговорник, вдребезги разбитый пулей. По ушам ударил свист пара из простреленного котла, перекрывая вопли обваренного кочегара, полные мучительной боли. Крайницкий лежит ничком – невидящие глаза уставились в низкое небо, на губах опадают кровавые пузыри. «Убит!» – понял Николка, и тут от нового залпа брызнул щепками щепки палубный настил.