Дорога затмения
Шрифт:
Рабочие потрясенно молчали. Прораб, сложив молитвенно руки, сказал:
— Но… мы не можем это сделать, досточтимая госпожа. Плотина сработана прочно. Ее не разрушить и за неделю.
— Не можете? — повторила Падмири и угрожающе наклонилась к толпе. — И вы говорите это сейчас, когда рани высказала свою волю? — В душе ее словно разверзлась холодная всепоглощающая пустота. Сердце стучало над ней ужасающе гулко. — Должна ли я передать ей ваши слова?
Строители переглянулись. Тамазрайши совсем недавно взошла на княжеский трон, но о крутости ее норова уже шли разговоры.
— Ладно, расколупайте хотя бы что-нибудь сверху, чтобы спустить вниз немного воды, — равнодушно сказала Падмири. — Правда, это уже ничему не поможет.
Ничему, повторила она мысленно, ничему. Домой ей уже возвращаться, видимо, не придется. А о том, что будет дальше, не хотелось и думать. Все кончено, но… такова, видимо, воля богов.
Один
— В основание плотины, как тебе должно быть известно, Михир, заложены голые камни. Они ничем не закреплены. Если вооружиться кувалдами и ломами, можно попробовать расшатать их, а вода довершит остальное.
— Да, — подтвердил чумазый прораб, уже смирившийся с мыслью, что дамба обречена. Рани ведь так и так не выказывала желания завершить эту стройку. — Это один из способов. Но… самый небезопасный.
Рабочий заулыбался.
— Среди нас найдутся те, кто готов рискнуть, — хотя бы за воздаяние в будущей жизни.
Михир увидел, что к смельчаку подбиваются другие охотники, и с видимым облегчением пробурчал:
— Ладно, вы встанете в самом низу. Авось все обойдется. — Он повернулся к высокородной особе. — Полагаю, ты хочешь вернуться в храм, госпожа?
Переход от отчаяния к надежде был слишком резким.
— Нет, — выдохнула Падмири. — Нет, я должна… — Она сама подивилась ноткам искреннего сожаления, своевольно влившимся в ее голос. — Мне велено проследить, чтобы все прошло хорошо. Рани желает, чтобы храм очистился до рассвета. Я буду ждать здесь, — торопливо прибавила верная почитательница Ганеши и Майи, ибо даже мысль о том, что ей следует спуститься куда-то, вызвала у нее тошноту. — А после того как все кончится, мне поручено организовать всенародную тризну и последующие торжества. — Удачная мысль, похвалила она себя. — Такова воля рани.
— Такова воля рани, — повторил смиренно прораб. — Плотина будет разрушена, и храм Кали очистится до рассвета. — Он повернулся к строителям и дал им знак собирать инструменты.
Когда рабочие удалились, она с трудом доковыляла до самой огромной из ям и со стоном опустилась на щит, грубо сколоченный из необрезанных досок. От угольков, подернутых пеплом, исходило тепло, весьма сейчас ей необходимое, ибо Ганеша убрал ладонь с ее лба, и ночь сделалась зябкой. Недавнее возбуждение совершенно опустошило Падмири. В душе ее не осталось ни желаний, ни чувств — она застыла в оцепенении и даже не шелохнулась, когда до нее долетел победный и все нарастающий грохот.
Письмо брамина Рахура к султану Шамсуддину Илетмишу.
Делийскому султану на девятом году его правления брамин Рахур, восседавший подле раджи Датинуша и новой рани нашего княжества Тамазрайши, шлет свой привет.
Несомненно, это письмо смутит тебя, мусульманин, и, думаю, почти так же, как обстоятельства, потребовавшие его написания, смущают меня. В любых иных мыслимых ситуациях подобный шаг с моей стороны был бы невероятен, но я узнал нечто такое, что вынудило меня обратиться к тебе в соответствии с указаниями покойного раджи Датинуша, которые он мне оставил, когда был еще жив.
Не столь уж давно княжество Натха Сурьяратас потрясла смута, затеянная родней правящего раджи и сильно ослабившая наши позиции в мире. Тогда, помнится, ты и стал взимать с нас довольно крупную дань — видимо, с целью остеречь Датинуша от накопления средств, достаточных для создания армии, способной противостоять султанату. Что ж, это твое право, и я не стану его обсуждать. Ты вызываешь во мне стойкую неприязнь, но некоторые твои качества, с моей точки зрения, заслуживают и какой-то толики уважения. Верно ли, что ты сумел заключить выгодный для себя и для спокойствия подвластной тебе страны договор с этим дьяволом во плоти, именуемым у нас Дженгиз-Кханом? Если верно, это деяние говорит в твою пользу.
Теперь о более важных вещах. Мне сообщили, что недавно ты получил несколько опрометчивое письмо от молодой рани нашего княжества Тамазрайши. В связи с этим мне надлежит кое-что пояснить. Видишь ли, наша рани, плотью уже созревшая для материнства, в сути своей пока остается более девочкой, чем рассудительным и осмотрительным существом. Полагаю, что начальник дворцовой стражи не сумел еще доходчиво обрисовать ей, как обстоят дела между Дели и Натха Сурьяратас. Тамазрайши наделена властным характером, ей присуще исключительное сознание своего благородства, именно этим сознанием и подпитываются сейчас ее дерзостные мечтания. Только мечтания, которым в силу множества обстоятельств не суждено воплотиться в реальность, о чем тебе следует знать. Постарайся учесть, что, заносчиво к тебе обращаясь, наша рани вовсе не располагает никакой воинской силой. Ее армия состоит из ограниченного числа стражников, горстки отставников,
Прежде чем ты пошлешь своих людей бесчинствовать на нашей земле, исходя из того, что тебя якобы оскорбили, взвесь хорошенько, так ли уж это необходимо. Утесняя народ, вдохновленный богами, ты совершишь прегрешение, за которое тебе придется ответить в будущих жизнях. Ты ведь пока что живешь привольно в своей составленной из кусочков стране, с войной твое благоденствие кончится. Найдутся земли, готовые взять нашу сторону, они отвлекут на себя силы, помогающие тебе поддерживать хрупкий мир с этим дьяволом Дженгиз-Кханом. Позволь Тамазрайши тешить свой норов и выступай против нее лишь тогда, когда заслышишь топот слонов и увидишь наши развернутые боевые знамена. Надеюсь, ты понимаешь, что я говорю о совсем уж невероятных вещах.
Посылая это письмо, я предаю свою рани, но сохраняю верность заветам раджи. Сознавая себя недостойным служить Тамазрайши, я незамедлительно предам свои личные вещи огню, а сам оставлю дворец, чтобы посвятить остаток своих дней размышлениям и созерцанию. Такая участь вполне приемлема для людей, понимающих, что делает с нами оборот колеса, когда приходит время платить по счетам. Не стремись снестись со мной снова, ибо это будет воспринято как попытка унизить достоинство моей рани, над доверием каковой я надругался со столь несвойственным мне прежде коварством.
ГЛАВА 12
Они начали с мелкой живности. Всякая принесенная сюда тварь была сноровисто обескровлена, тушки бросали в огонь. В воздухе висел отвратительный смрад, ароматические курения не помогали. Потом к алтарю повлекли более крупных животных — коз, баранов, ослов и даже одну лошадь. Сверкали ножи, а поклонники Кали тянулись к Сен-Жермену, их пальцы пятнали кровью золотые шелка его одеяний.
Сен-Жермен, богато разряженный, с золотой короной на голове и выпачканным серебряной краской лицом, запретил себе как-либо реагировать на всю эту бойню. Глаза его были открыты, но мозг не воспринимал ничего, в уши влетал визг несчастных животных, но сознание не смущалось и этим. Интересно, что теперь с Руджиеро, раздумывал он. Довезли его до границы или ему удалось убежать? Так или иначе старый упрямец должен добраться до Дели, однако что с ним станется дальше — огромный вопрос. Впрочем, по свету разбросано немало домов, где он сыщет приют и поддержку, но Руджиеро, скорее всего, отправится в Рим. Хотелось бы поглядеть, как его встретит Оливия. Хотелось бы, но кое-кому это вряд ли удастся. Кое-кто вскоре встретится со своей истинной смертью, и события этой жизни навсегда перестанут его волновать.
Главный жрец приблизился к трону, на котором восседало детище Шивы, бухнулся на колени и, монотонно раскачиваясь, что-то гнусаво запел. Сен-Жермен задумался о Падмири, потом перевел взгляд на огромную статую Кали. Изваяние впечатляло, но он знал и других богов.
Тамазрайши самолично вспорола глотку большому барану, фонтаны крови брызнули на нее. Она исступленно вскрикнула, заходясь от восторга, пронизавшего все глубины ее извращенного существа.
Стукнул хурук — ритуальный маленький барабанчик, он повел твердый ритм, к нему приплелись заунывные звуки рога, следом взвизгнула флейта. Когда баран наконец свалился, все инструменты смолкли, но это длилось лишь миг.
Тамазрайши волнообразно задвигала бедрами и животом. Движения ее были поначалу заученными: обряд есть обряд, ему должна подчиняться и верховная жрица. Но… кто сказал, что она не может выдумать свой ритуал? Подчинение чему-либо всегда ей претило, и Тамазрайши, как шаловливая девочка, стала двигаться повольней, словно бы проверяя, не вызовут ли ее проказы неодобрительные возгласы в публике. Таковых не последовало, и Тамазрайши позволила себе все. Голая, натертая соком лесных ягод, она черной молнией металась перед богиней, и музыканты едва успевали за ней.
Собравшиеся взирали на нее с обожанием. Нет, далеко не все из них были преданы Кали. Их кумиром была эта девчонка, ибо за ней стояли и сила, и власть. И энергия, заражавшая всех неуемным весельем. Разве мог дать такое им старый раджа? Даже выйдя плясать, он не добился бы результата. А девчонка одним движением бедер зажигала в их жилах огонь.
Сознавая это, плясунья принимала все более чувственные и откровенные позы. Ее омывали волны всеобщего возбуждения, она в них купалась, она их вбирала в себя.