Дорога. Записки из молескина
Шрифт:
В метро
Москва. Метро. Страх и ужас для меня, провинциалки. Я совсем не умею быстро строем, чтоб насупиться – и топ-топ-топ, бум-бум-бум.
А потом подарок судьбы. Напротив пара. Он читает-читает-читает сосредоточенно газету, просто весь там, в статье, которую читает. При этом бережно прижимает локоть, под которым ее ладонь. Они сидят рядом. Она дремлет, но ладошкой держится за него. На нем обычное пальто и шляпа. На ней невероятной красоты фантастический черный капор с высокой тульей и белым пером и потертая широкая шубка колоколом.
Осень
Вдоль железнодорожной полосы идет аист. Шагает бодро. Поезда не боится. Идет и идет деловито и бесстрашно. Даже спешит. Как на работу или с работы. Потом идет быстрей, разбегается и вдруг взлетает.
– О, кому-то скоро рожать, – мечтательно говорит одна.
– Нет-нет. Это просто осень, – вздыхает кто-то другой.
Из подслушанного в пути
– Нет, он хороший. Когда трезвый. Но почти не зарабатывает. Сейчас балетмейстеры не особо получают, знаете. Зато его повсюду приглашают на мастер-классы. В нашем Рязанском управлении культуры он считается лучшим специалистом по кадрили…
– Такой был неглупый парень, с чувством юмора, душевный. А какие пальцы, какая техника! Конкурс «Новые имена» выиграл слету! Шопена играл – зал плакал. И что – полез в депутаты. Ну вот надо было ему? Это все его папаша: «Надо расти. Надо расти. Вот вылезешь наверх, все сможешь решить. И тогда будешь в Париже на роялях играть». И что? Вырос. Дальше некуда. Наглый стал. В телевизоре мелькает. На трибуну полез. Короче, теперь рояль можно досками забивать. Крест-накрест. Зато папа его счастлив. Вылез. Наверх… Боже мой, и как низко пал. Как же низко пал…
– Ну что вы, девушка! Ну что вы убегаете! Я хоть и военный, но добрый. Я ведь покушать люблю. Голубцы, например. Вы умеете готовить голубцы? Чтобы маленькие-маленькие? Ну вот!
Запомните, девушка, есть такой закон: тот, кто любит маленькие голубцы, тот не опасен!
– Она уезжала на целый месяц и попросила кормить ее старенького мужа. По чуть-чуть, диетическим, потому что он у нее больной, такой больной. И я кормила этого больного. Я наливала этому больному миску борща, я лепила этому больному вареники, я отбивала этому больному во такие отбивные!
И через месяц он у меня был здоров!
– Как быстро несется жизнь. Моя дочь пятнадцатилетняя отдала мне эту блузку и говорит, что она уже не актуальная. Это они так сейчас говорят. Не вышла из моды, а неактуальная, понимаешь? А я думаю, что за всю мою жизнь блузки такого кроя и такого силуэта уже трижды входили в моду. И выхо… становились неактуальными.
– Ооох! Пошел с семьей собирать грибы. Взрослый человек. Два сына. Трезвый. Вроде нормальный. Ну так мне казалось. Увидел гадюку. Захотел с ней сфотографироваться.
Поехали на море. Пошли в океанариум. Полез к тюленю. Говорит, хотел потрогать. Тот его плавником по уху. Как залепил, слушай! А у тюленя плавники же короткие, это ж надо было подлезть так близко, чтобы от всей тюленьей души схлопотать, ну?
Полез вчера за мячом к соседям. Зачем? Мяч уже рваный, никому не нужный. Нет, полез. Коза, мирная вроде, спокойная, погналась за ним, чуть рогами ему все не проколола. Успел на забор вскарабкаться, штаны порвал.
И вот это вот все безобразие – мой единственный и любимый зять. Ну? Как выдержать…
– Куда едешь?
– В Киев. П’атом обратно – в Москву, да.
– А ты сам откуда?
– Узбек’стан, да.
– Хорошо по-русски говоришь. Учился где-нибудь?
– Да. Техник’м, да училс’, да.
– А звать тебя как?
– Мах’нджан, да.
– А что в Москве делаешь?
– Работаю. Да.
– Кем?
– Таджиком, да.
– ???
– Улиц убирать. Да. Снэг. Мусор. Листья, да. Когда – что. Главный гaвaр’т: «Таджик, на работ’!» И я иду. Да.
– И вот, короче, ночью вона и до нас в село прыйшла. Кроликов всех подчистую, потим курэй. И усё. Вси по хатбх сыдять, дитэй на дискотеку в клуб не пускають, а воно – знов. Прыбигло, всэ поризало. Люды взагали на шкафи позалазылы з ногамы, сыдять отамо. Оот.
А то шо було, знаешь шо то було?
Шоооо?!
Побийся Бога, ты дурный! То було – хорь! Ну той, хорёк обнаковенный. Налывай давай, чупакабра, шо сыдыш!
– Я – летчик-испытатель. Извините, я не могу не пить. У нас очень опасная работа. Извините, не пить я не могу.
– Раньше люди в поездах были очень откровенны. А теперь если и откровенны, то только в поездах…
А проводница кому-то сказала:
– Вчера купыла три килограмма слив.
Помолчала, тяжело вздохнула и добавила сокрушенно:
– Бильш нэ хучу.
Едем. В соседнем купе большой папа с трехлетней дочкой, неугомонно любопытный, ну просто крайне любопытный. Задает бесконечные вопросы, на которые мы отвечаем односложно, потому что устали и спать хотим. Наконец он удивляется:
– А почему у вашей дочки вуха нэ проколоти?
(У его трехлетнего ребенка по две дырочки и по две сережки в каждом ушке.)
– Атавизм, – отвечаю…
– Шо?!
– А-та-ви-зммм.
– Шо?! (Тревожно и сочувственно.) Болезь така?
– Ээээээ… Нет, это…
– А! Рэлигия?!
– Да!
Идет, переваливаясь, в свое купе, перед собой, держа за ручки, подталкивает дочку, мотает ушами:
– От люды… Понадумуют отых религий… Еговисты, атависты… Тьфу!
На перроне, когда прощались, говорит назидательно, видно, думал всю ночь: