Дорога
Шрифт:
– Иван Васильевич!
– Он подбежал, схватил руку Ивана Васильевича своими двумя и стал долго и воодушевленно трясти ее.
– Откуда вы? Что случилось?
Два года тому в коридоре министерства столкнулся Иван Васильевич со своим товарищем по институту, Семеном Царьковым, и тот упросил его увезти одного, как он выразился, миитовского психа, хоть куда, лишь бы с глаз долой: "Задурил парень, совсем задурил". И, вопреки своему правилу никогда не радеть родному человечку, он взял и увез молодого Царькова, увез, едва взглянув в поистине, как ему тогда показалось, сумасшедшие Лешкины глаза. Грибанов по опыту знал, что из таких психов
– Все в порядке, Алеша, все в порядке. Просто захотелось проветриться... Показывай свое хозяйство.
– У меня - порядок, Иван Васильевич, - блестя в сторону Грибанова узкими, птичьими глазами, Алексей увлекал его к палатке.
– Гравий, чистый гравий. Четвертая проба за пять дней. И всё - гравий.
– Это удача.
– Иван Васильевич глядел, как Царьков дрожащими от возбуждения руками отсыпал перед ним пробы, и с трудом удерживался от искушения открыть парню правду.
– Такой кусок тундры! Здесь гравий на вес золота, строители в ножки поклонятся... Из дому пишут?
– он упрямо спешил перевести разговор на другое.
– Как отец, скрипит?
– Пишут - скрипит, - отмахнулся тот и, в благой глухоте своей не улавливая в тоне и словах гостя мучительного беспокойства, гнул свое: - Сколько шли сплошная супесь, реже - суглинок, а тут, прямо с этого вот подлеска, началось: что ни проба - гравий.
– Река близко, сказывается. Так, говоришь, скрипит старик?
– Может, все-таки случилось?
– Все - отсутствующий взгляд гостя, вялость его вопросов и еще то, как он машинально пересыпал из ладони в ладонь горсть мелкого галечника, - заметно обеспокоило Алексея.
– А, Иван Василич? Я, сами знаете, могила.
– Ничего, Алеша, - мелкие камешки стекали в его ладони в пробную горку, ровным счетом ничего. Просто старею... Никуда не денешься - за полсотни перевалило. Понимаешь...
– Иван Васильевич отвел было глаза в сторону, ему было нестерпимо стыдно лгать сейчас, а не лгать он не мог, не имел права. Но цепкий взгляд молодого Царькова настиг его и заставил снова сойтись с ним лицом к лицу.
– Нужно мне сказать...
И, наверное, Иван Васильевич все же выложил бы Царькову все, - слишком уж тяжким становился его час от часу набиравший силу груз, - если бы вдруг возникшие снаружи быстрые шаги и шорох не оборвали его на полуслове.
– Алексей Семеныч...
– во фронтонном треугольнике палатки обозначилось девичье лицо, затененное накомарником.
– Опять Оржанников сачкует!
– Она заметила и узнала гостя и соответственно взяла тоном ниже: - Иван Васильевич! Здравствуйте! Вы к нам?
– К вам, конечно, к вам - обрадовался нежданному спасению Грибанов.
– Не ждали?
Но Царькову уже не было никакого дела ни до чего, кроме того, о котором только что услышал. Он потемнел, подобрался, и без того худые, резкие черты его заострились, тонкие губы вытянулись в одну белую ниточку.
– А Кравцов?
– Как всегда - за двоих.
– Пошли... Вы располагайтесь, Иван Васильевич...
– Нет уж, я с тобой пойду. Знаю я тебя, дроволома.
– Взял понимаете, одного из вольнохожденцев. Славный парень... Кравцов... Павел. Из Белоруссии... Комсомольским головой на селе был... Невесту из секты хотел вытащить... Не вытащил... А там, у трясунов, знаете как, заведутся - и кто кого сгребет... Ну и накрыл он ее... Ну и так далее... Три года: засчитали ревность... Работяга, прямо фанатик какой-то. А вроде, какая корысть: по его статье зачетов не полагается. Так в паре с ним наш, вольный - Гурий Оржанников. Рожа полметра на полметра, жрет, как лошадь, а сачок, каких поискать. Сел Пашке на шею, благо тот безответный... Аля, - он обернулся к едва поспевавшей за ним девушке, - ты попридержись малость, я ему пару ласковых скажу, не для твоего уха...
Иван Васильевич было поднялся, но знакомая обложная боль вдруг взяла спину под левой лопаткой, он часто и трудно задышал и, смахивая ладонью со лба испарину, глухо молвил:
– Подожди.
И взгляд, каким поглядел при этом на него Алексей, только укрепил возникшее в нем горестное сожаление: "Сдаю понемногу".
Сердце билось глухо и редко. И с каждым ударом его жгучий комочек все более раскалялся у горла. Но Грибанов все же пересилил себя и поднялся:
– Пошли.
Через ближнее редколесье они спустились в неглубокую лощину, и сразу же навстречу им выплыли голоса. В просвете меж деревьев определилась взмокшая спина Кравцова, орудовавшего ломом по пояс в шурфе. Спина качалась вверх-вниз с монотонной размеренностью, то открывая, то заслоняя собой распластанного рядом, под низкорослой лиственницей, Оржанникова в застиранной гимнастерке, с заправленным в самый воротник накомарником.
Царьков остановился:
– Полюбуйтесь, Иван Васильевич... Картинка!
"Картинка" действительно выглядела довольно занимательно. Оржанников лежал, любовно оглаживая ствол шуршащей над ним лиственницы, и слова из-под его накомарника струились легко и безмятежно:
– Такой сосенке об эту пору у нас в Сычевской волости цены нет. Что хошь проси - дадут.
– Какая же это сосна!
– отозвался из шурфа Павел.
– Никакая это не сосна лиственница.
– Все одно - дерево.
– И потом, - Кравцов разогнулся и вытер со лба пот, - тридцать лет с лишком советской власти, а у тебя в голове еще "волость" не оттаяла.
– А мне так сподручнее, - тихонько, с вызывающей наглецой хохотнул тот. Власть, говоришь? Тридцать лет, говоришь?
– Ты что?
– Копай, копай... И я говорю - тридцать... С лишком...
Царьков не выдержал, тронулся с места.
И стоило ему выйти на мшистую прогалину перед шурфом, как Оржанников вскочил и засуетился было над своим инструментом, но Алексей уже встал между ним и шурфом и заговорил спокойно, почти дружески, но чувствовалось, как в этом кажущемся спокойствии его набирает силу яростный, взрывной гнев.
– Послушай, Гурий Ильич Оржанников, скажи мне - какая здесь будет дорога проложена? Может быть, скажешь, а?
– Понятное дело, - явно в ожидании подвоха замялся тот, - наша... Северная...
– Государственная, - ласково поправил его Царьков.
– А деньги ты, Гурий Ильич Оржанников, от кого получаешь?
– От экспедиции...
– все больше терялся Гурий.
– От кого же еще?
– От государства, - снова и еще ласковее поправил его Царьков, - от государства, Гурий Ильич Оржанников.