Дорога
Шрифт:
– Думаешь, обойдется? – осторожно переспросил Родислав.
– Уверена. Для нас с тобой главное – выиграть время, чтобы подготовить папу и Лелю, нельзя огорошивать их этой новостью внезапно, у папы может случиться гипертонический криз, а у Лельки – очередная депрессия. Так вот, я совершенно уверена, что ничего внезапного произойти не может. А постепенно я их обоих подготовлю. Да не бери в голову, Родинька, это моя проблема, я справлюсь. Хочешь, я помогу тебе собраться?
Он внимательно посмотрел на нее.
– Люба, ты это серьезно? Ты не шутишь? Ты действительно готова меня отпустить?
Она не была готова. Больше всего на свете ей хотелось, чтобы он сейчас встал и сказал: я никуда не поеду, я не могу жить без вас, без моей семьи, я
– Я готова, Родинька, – выдохнула она. – Я хочу, чтобы ты был счастлив. Если для этого тебе нужно уйти – иди. За нас не волнуйся. И ты всегда можешь приходить сюда, здесь тебе всегда будут рады, и в прихожей всегда будут стоять твои тапочки.
Он помолчал немного.
– Я сейчас позвоню Лизе, скажу, чтобы не ждала меня сегодня.
– Как?!
«Господи, неужели ты услышал мои молитвы? Неужели он сейчас скажет, что не может без нас, без своей семьи, что он останется с нами?» Но надежда тотчас же рухнула.
– Сегодня я останусь, соберу вещи. А завтра поеду к ней. Если ты не передумаешь.
– Я не передумаю. Давай начнем собираться, уже очень поздно, а завтра нам с тобой на работу.
– Ну ты смотри, что она творит! Что она творит! – восклицал Камень. – Это же уму непостижимо! Приняла за него решение, то самое, которое он так сам хотел принять, но не мог, мужества не хватало, сказала за него все нужные слова, нашла за него все аргументы. А он и рад.
– Не смей ее осуждать! – грозно крикнул Ворон. – Она его любит. Любит по-настоящему!
– Да не любит она, а болеет им. Кстати, Люба сама так и сказала своей сестре, мол, у нее не любовь, а болезнь.
– Настоящая любовь всегда как болезнь, – со знанием дела объявил Ворон.
– Да? – удивился Камень. – А я, грешным делом, думал, что любовь – это праздник.
– Много ты понимаешь, жалкий кусок скалы, галька-переросток!
– Ну и ладно, пусть я ничего не понимаю. Но ты заметил, как умно Люба построила разговор?
– Ничего она не строила! – возмутился Ворон. – Она искренне говорила то, что думала. Что ты из моей Любочки какую-то интриганку делаешь!
– Слушай, ну нельзя же в твоем возрасте быть таким наивным, – укоризненно произнес Камень. – Что значит – она говорила то, что думала? Не думала она ничего такого. Она говорила то, что Родислав хотел от нее услышать. Она всю жизнь так поступала. Он еще подумать не успеет, а она уже говорит. Поэтому ему с ней так хорошо, ни о чем беспокоиться не нужно, она сама за него и подумает, и скажет, и сделает. Ловко устроился. А она под его дудку пляшет.
– Она его любит, – упорствовал Ворон.
– Да любит, любит, я же не спорю. Только обрати внимание, как она разговор построила: не волнуйся, дескать, милый, я со всеми трудностями сама управлюсь, и тут же весь перечень трудностей перед ним и выложила. Мол, не забывай, с какими проблемами ты меня оставляешь. Добрая-то она добрая, но не без лукавства.
– Не смей! – взвился Ворон. – Я не позволю порочить доброе имя моей Любы.
– А я и не порочу ничего, я только констатирую, – отпарировал Камень. – Люба же у нас женщина интуитивная, она мало что делает осознанно, по расчету, она подсознательно чувствует, чего от нее ждут, и именно это и делает. А лукавство – это естественная защита сознания от произвола подсознания. Сознание Любу пытается защитить, заставить хоть как-то блюсти собственные интересы, а не только интересы окружающих. Ты не отлынивай, рассказывай, чего дальше было. Ушел Родислав?
– Ушел. Ночь дома проспал, утром отнес в машину чемодан и после работы поехал уже к Лизе насовсем. Она так счастлива была! Ждала его, ужин какой-то приготовила, стол накрыла, свечи зажгла, Дениса пораньше уложила, Дашка в садике на пятидневке, в общем, они провели чудесный вечер и чудесную ночь. У обоих возникло ощущение, что вот оно, то самое счастье, к которому оба столько лет стремились! И ночь они провели восхитительную, Родислав почувствовал себя снова молодым, красивым, желанным, сексуально могучим, он был в ударе, Лиза тоже постаралась. Все это очень было похоже на те времена, когда их роман был в самом расцвете. А потом началось.
– Что началось?
– Ну, что всегда начинается. Быт. Квартирка маленькая, хрущевка… впрочем, ты не знаешь, что это такое. Короче, маленькая и неудобная, одна комната проходная, вторая – за ней, у них это называется «запроходная», кухня крошечная, туалет с ванной совмещен, то есть если кто-то моется, то другой в туалет уже не может сходить.
– Да знаю я, – нетерпеливо перебил Камень, – ты мне сто раз объяснял.
– В квартире тесно, душно, потому что маленький ребенок слабенький и часто простужается, окна не открываются, повсюду висят пеленки, и запах такой специфический, какой бывает, когда маленькие дети в доме. Курить, естественно, нельзя, надо выходить на лестницу. А лестница грязная, заплеванная, вонючая.
– А как же Родислав раньше обходился? – удивился Камень. – Он что, не видел всего этого?
– Да видеть-то видел, но знаешь, у человеческих особей очень интересное восприятие. Если они знают, что какое-то явление временное, они его не учитывают и думают, что немножко потерпят – и все. А когда им говорят, что теперь так будет всегда, тут они как будто прозревают и начинают видеть все неудобства. Когда раньше Родислав приходил на три-четыре часа, он вполне мог вообще не курить, или с ребенком занимался, или с Лизой в постель укладывался. Ну, иногда выходил на лестницу, но даже не замечал, какая они неаппетитная. И потом, лестница вообще возникла на какое-то время, пока Даша была крохой, потом, когда ее отдали в ясли, проблема лестницы отпала, он курил в квартире, и только теперь, с рождением Дениса, снова появилась. И вот представь себе: первое утро, он помылся, побрился, вышел на лестницу покурить, ему не понравилось, но он подумал, что все это мелочи по сравнению со счастьем совместной новой жизни. Вернулся в квартиру завтракать, видит – в раковине посуда грязная, еще с вечера не помыта. Лиза никогда любовью к порядку не отличалась, но раньше ему это даже нравилось, ему казалось, что это проявление легкости характера и жизнерадостности, которые он так любил в Лизе. А тут он не только увидел немытую посуду, но еще и понял, что она пахнет, и запах ему не понравился. Лиза ему подает яичницу, а яичница-то внутри сопливая, а по краям резиновая, да на подсолнечном масле пожаренная. Гадость страшная. Он, конечно, давился, но ел, и вспоминал при этом Любины оладушки, сырники и пшенную кашу с тыквой, которую он очень любил и которую жена ему все время варила. Ну, с грехом пополам он яичницу одолел, Лиза спрашивает, что ему наливать, чай со вчерашней заваркой или кофе. Родислав так и обомлел: в его семье вообще про вчерашнюю заварку не слыхали, Люба всегда подавала только свежезаваренный чай. Попросил кофе. Лиза сварила ему кофе – получилось еще хуже, чем яичница, вкус мерзкий, на поверхности непроваренные гранулы плавают. Он даже подумал, что, может быть, это какой-то особенный сорт кофе, которого он раньше не пробовал. «Лизонька, – говорит, – а что это за кофе?» Она отвечает: «Обычный кофе, в магазине у нас продают. А что, тебе невкусно?» Родислав у нас парень воспитанный. «Нет, – говорит, – все в порядке, просто вкус необычный». А сам задумался: Люба ведь тоже кофе в обычном магазине покупает, почему же у нее он получается таким вкусным? В те времена в магазинах всего два сорта кофе продавалось, не до жиру, брали, что было.