Дорога
Шрифт:
Дон Хосе, настоящий святой, однажды обрушился с амвона на парочки, которые по воскресеньям, когда стемнеет, уходят в луга и в леса; на тех, кто прижимается друг к другу во время танцев; на тех, кто пьянствует и играет в кости в таверне Чано, спуская все до последней нитки; и наконец, на тех, кто в божьи праздники косит сено, копает картошку или обрабатывает кукурузное поле. Как раз в этот день дон Хосе, священник, войдя в раж, сверху донизу разодрал на себе сутану. В общем, священник разгромил всех и вся, поскольку в долине можно было по пальцам перечесть тех, кто по
После мессы к священнику в ризницу явилась делегация во главе с Перечницей-старшей.
— Скажите нам, господин священник, в наших ли силах изменить столь испорченные нравы? — спросила Перечница.
Старый священник заперхал, застигнутый врасплох. Он не ожидал столь быстрого отклика на свою проповедь. Обведя пристальным взглядом лица этих избранниц божьих, он опять прокашлялся, стараясь выиграть время.
— Дочери мои, — сказал он наконец, — если вы этого твердо хотите, это в ваших силах.
Тем временем на паперти Антонио-Брюхан отдавал две песеты сапожнику Андресу, потому что дон Хосе произнес «собственно говоря» сорок два раза, а Брюхан сделал ставку на нечет.
Дон Хосе, священник, прибавил:
— Мы можем организовать центр, где молодежь развлекалась бы, не оскорбляя бога. Это нетрудно, была бы добрая воля. Я имею в виду большой зал с оборудованием для всякого рода увеселений. По воскресеньям и в праздники, часов в шесть, мы могли бы показывать кино. Конечно, отбирая только нравственные, истинно католические картины.
Перечница-старшая захлопала в ладоши.
— Под помещение подошла бы конюшня Панчо. У него уже нет лошадей, и он хочет ее продать. Мы могли бы взять ее в аренду, дон Хосе, — сказала она с энтузиазмом.
— Безбожник не сдаст нам конюшню, сеньор священник, — вмешалась Каталина-Зайчиха. — Ведь этот прощелыга неверующий. Он скорее умрет, чем уступит нам конюшню для такой святой цели.
Даниэль-Совенок, который в этот день прислуживал священнику, с открытым ртом слушал разговор дона Хосе с женщинами. Он хотел уйти, но, поняв, что в селении собираются устроить кино, остался.
Дон Хосе, священник, успокоил Каталину-Зайчиху:
— Не суди о людях неосмотрительно, дочь моя. Панчо в сущности неплохой человек.
Перечница-старшая вскочила как ужаленная.
— Отец мой, разве можно быть хорошим человеком, если не веришь в бога? — сказала она.
Камила, другая Зайчиха, выпятила свою пышную грудь и отрезала:
— Панчо, чтобы заработать песету, способен продать душу дьяволу. Уж я это знаю.
Тут вне себя от возбуждения вмешалась Рита-Дуреха, жена сапожника:
— Душу этот прощелыга уже продал. Дьяволу не придется заплатить за нее и двух реалов. Мы все это знаем.
В конце концов дон Хосе, священник, решил вопрос своей властью. Он назначил комиссию во главе с Перечницей-старшей, которой поручалось договориться с Панчо-Безбожником и съездить в город, чтобы приобрести кинопроектор. Все нашли это решение превосходным. В заключение дон Хосе объявил, что церковные сборы в течение ближайших двух месяцев пойдут на приобретение новой сутаны для священника. Все похвалили эту мысль, и Перечница, считая, что ее обязывает к этому положение, первой внесла дуро.
Три месяца спустя в конюшне Панчо, которую заново побелили и в которой проделали дезинфекцию, на радость всей долине открылось кино. Первый сеанс имел огромный успех. Едва ли нашлась хоть одна строптивая парочка, оставшаяся в лугах и лесах. Но через две недели возникла новая проблема. Больше не имелось «истинно католических» картин. Пришлось слегка поступиться взыскательностью и допустить на экран кое-какие фривольности. Дон Хосе, священник, успокаивал свою совесть, цепляясь, как утопающий за соломинку, за теорию наименьшего зла.
— Все-таки лучше, чтобы они собирались здесь, чем тискали друг друга в лугах, — говорил он.
Прошел еще месяц, и фривольность лент, которые присылали из города, еще возросла. С другой стороны, парочки, которые раньше в сумерках уходили в луга и в леса, теперь, пользуясь полутьмой, без стеснения любезничали в зале.
Однажды посреди сеанса зажегся свет, и Паскуалон с мельницы попался с поличным: невеста сидела у него на коленях. Дело оборачивалось плохо, и в начале октября дон Хосе, настоящий святой, собрал у себя дома комиссию.
— Надо принять срочные меры. По правде сказать, и картины уже не назовешь нравственными, и зрители не ведут себя в зале как подобает. Мы скатились к тому самому, против чего боролись, — сказал он.
— Давайте не будем выключать свет в зале и установим строгую цензуру над картинами, — предложила Перечница-Старшая.
После долгого обсуждения это предложение было принято. В цензурный комитет вошли дон Хосе, священник, Перечница-старшая и Трино, ризничий. Они собирались по субботам в конюшне Панчо и просматривали картину, которую предполагалось показывать на следующий день.
Однажды вечером они остановили просмотр на сомнительной сцене.
— По-моему, у этой беспутницы слишком короткая юбка, дон Хосе, — сказала Перечница.
— Мне тоже так показалось, — сказал дон Хосе. И, повернувшись к Трино, ризничему, который, не моргая, с открытым ртом глазел на женщину, застывшую на экране, пригрозил ему: — Перестань так пялить глаза, Трино, не то я исключу тебя из цензурного комитета.
Трино был плюгавый человечек, недалекий и бесхарактерный. Глаза у него были кроткие и водянистые, а борода не росла, и это придавало его лицу придурковатое выражение. Вдобавок он был очень неуклюж, и это особенно бросалось в глаза, когда он шел, — казалось, ему при каждом шаге приходится делать усилие, чтобы вытеснить своим телом соответствующий объем воздуха. Словом, не человек, а несчастье. Правда, даже самый убогий на что-нибудь годится, и Трино, ризничий, можно сказать, виртуозно играл на фисгармонии.