Дорога
Шрифт:
Когда они вошли, она всех расставила по росту. Потом подняла палочку над головой и сказала:
— Внимание. Я хочу разучить с вами «Пастушку святую», чтобы спеть ее в день рождества Богородицы. Попробуем.
Она сделала знак Трино, потом махнула палочкой, и дети запели вразнобой:
Пас-ту-у-шка свя-та-ая, Хочу-у всей душо-о-ю…Когда сорок два голоса уже начинали звучать в унисон, Перечница-старшая сделала комический жест отчаяния и сказала:
— Хватит, хватят! Не так.
Она стукнула палочкой по крышке фисгармонии, и все снова уставились на нее. Стены храма задрожали от звонких детских голосов. Скоро Перечница сделала досадливый жест и указала палочкой на Навозника.
— Ты можешь идти, Роке; ты мне не нужен. Когда у тебя изменился голос?
Роке-Навозник опустил голову.
— Почем я знаю! Отец говорит, что я и новорожденный ревел басом.
Хотя Навозник и потупился, но сказал это с гордостью, убежденный в том, что настоящий мужчина должен показать себя с самого рождения. Первые ученики встретили его слова высокомерными смешками, зато девочки посмотрели на Навозника с восхищением.
После второй пробы донья Лола отослала еще двух мальчиков, потому что они фальшивили. Спустя час из хора был исключен и Герман-Паршивый, потому что у него ломался голос, а Перечница хотела «составить хор из одних чистых дискантов». Даниэль-Совенок подумал, что ему здесь больше делать нечего, и горячо пожелал, чтобы и его исключили. Кроме того, ему не нравилось быть дискантом. Но первая репетиция кончилась, а Перечница так и не сочла нужным отослать его.
На следующий день они опять собрались на спевку, но и на этот раз Перечница не исключила его. Дело принимало скверный оборот. Оставаться в хоре значило навлечь на себя бесчестье, чуть ли не поставить под вопрос свою принадлежность к мужскому полу, а Даниэль-Совенок слишком ценил ее, чтобы не придавать этому значения. Но вопреки своему желанию и несмотря на то, что в хоре оставалось только шесть мальчиков, Даниэль-Совенок продолжал участвовать в нем. Это было просто несчастье. На четвертый день Перечница-старшая, очень довольная, объявила:
— Я закончила отбор. В хоре остались только чистые голоса. — Это были пятнадцать девочек и шесть мальчиков. — Надеюсь, — добавила она, обращаясь к мальчикам, — до рождества Богородицы ни у кого из вас голос не сломается.
Мальчики и девочки улыбнулись, гордясь тем, что у них «чистые голоса». Один только Даниэль-Совенок втайне приуныл. Но делать было нечего. Перечница уже постукивала по крышке фисгармонии, чтобы привлечь внимание Трино, ризничего, и минуту спустя чистые голоса числом в двадцать один разносили по храму моления Богородице:
Пас-туу-ш-ка свя-тааа-я, Хо-чууу всей ду-шооо-ю По гооо-рам и дооо-лам Идти за то-бооо-ю.Даниэль-Совенок предчувствовал то, что произошло в этот вечер при выходе из церкви. Отвергнутые ребята во главе с Навозником поджидали певчих на паперти и, завидев их, сгрудились вокруг шести «чистых голосов» и принялись хором кричать:
— Девчонки, писклята! Девчонки, писклята! Девчонки, писклята!
Ни заступничество Перечницы-старшей, ни слабые усилия Трино, ризничего, который был уже стар и немощен, ни к чему не привели. Не оказали никакого действия и умоляющие взгляды, которые Даниэль-Совенок бросал на своего друга Роке. Войдя в раж, Навозник забыл даже самые элементарные нормы товарищества. В сущности, нападающих разбирала злость оттого, что их исключили из хора, который будет петь в праздник рождества Богородицы. Но в данный момент это не имело значения. Важно было то, что попиралось мужское достоинство Даниэля-Совенка и что следовало найти выход из этого ложного положения.
В эту ночь, когда он ложился спать, его осенила мысль: почему бы ему во время спевки не постараться басить? Тогда Перечница исключит его, как она исключила Роке-Навозника и Германа-Паршивого. В сущности, именно исключение Германа его особенно уязвило, В конце концов, Роке-Навозник всегда был впереди. Другое дело Герман. Как мог Даниэль сохранять свое положение в компании, если даже у Паршивого голос сильнее, чем у него? Ему решительно следовало нарочно басить, чтобы его до праздника исключили из хора.
На следующий день, когда началась репетиция, Даниэль-Совенок поперхал, готовясь придать голосу фальшивое звучание. Перечница стукнула палочкой по крышке фисгармонии, и гимн начался.
Пас-ту-у-у-шка свя-та-а-ая, Хочу-у-у всей ду-шо-о-ою…Перечница оборвала пение. Она наморщила свой длиннющий нос, как будто почувствовала дурной запах, потом нахмурилась, и лицо ее приняло такое выражение, словно вдруг обнаружилось нечто несообразное и она не могла определить, откуда проистекает эта неприятность. Но когда хор во второй раз затянул «Пастушку святую», она указала палочкой на Совенка и с раздражением сказала:
— Даниэль, перестань дурить, не баси, не то получишь затрещину.
Совенок был разоблачен. Он покраснел как рак при одной мысли, что другие могут подумать, будто он пытается строить из себя мужчину, прибегая к хитрой уловке. Он не нуждался в притворстве, чтобы быть мужчиной. И он докажет это при первом удобном случае.
Когда они выходили из церкви, «нечистые голоса» во главе с Роке-Навозником опять окружили их, повторяя все тот же проклятый припев:
— Девчонки, писклята! Девчонки, писклята! Девчонки, писклята!
Даниэлю-Совенку хотелось плакать. Однако он сдержал себя, потому что знал, что его пошатнувшееся мужское достоинство окончательно рухнет, если он заплачет перед оравой распоясавшихся «нечистых голосов».
И вот наступил праздник рождества Богородицы. Проснувшись, Даниэль-Совенок подумал, что в десять лет не так уж страшно иметь высокий голос и что впереди больше чем достаточно времени, чтобы он изменился. Не было причины печалиться и чувствовать себя униженным. В окно его комнаты светило солнце, и Пико-Рандо, видневшийся вдали, казался еще более высоким и величавым, чем обычно. До слуха Даниэля со стороны площади доносились нестройные звуки оркестра и непрерывный треск петард. Вдалеке слышался звон колокола, который пожертвовал дон Антонино, маркиз, — благовестили к праздничной мессе.