Дорогами большой войны
Шрифт:
Но вот наступила война. Гитлеровцы довольно быстро и аккуратно «скушали» Бельгию, Голландию, Данию и начали свой церемониальный марш по Европе. Из Бельгии в Швибус были привезены присвоенные немцами заводы резиновых изделий. Эти заводы получили государственный заказ: изготовить огромное количество надувных резиновых лодок, плотов и поплавков. Глядя на тупорылые лодки, обыватели Швибуса самодовольно усмехались и говорили о походе «фюрера» за Вислу и Днепр.
К новому, 1942 году в каменных домах Швибуса появились пианино киевской фабрики, белорусские вышитые полотенца, мебель из Гродно. Обыватели возбужденно подсчитывали
Однако, как говорится, человек предполагает… Ныне Швибус почти пуст. За стеклами витрин, покрытые пылью, красуются электрические утюги, детские соски, конторские линейки, календари, но хозяев нигде не видно.
Гитлеровцы покидали Швибус на предельной скорости и оставили в городе много военного имущества, провианта и фуража. Когда наши бойцы ворвались в Швибус, на кухнях еще горели плиты и кипели немецкие картофельные супы. Те же из обывателей, какие не успели уйти, торопливо подняли белые флаги и встретили советских солдат угодливыми улыбками.
В самом центре Швибуса, в безвкусных комнатах угрюмой большой гостиницы две девушки, ефрейтор Аня Репина из Ленинграда и красноармеец Валя Беликова из Калача, быстро создали наш русский уют, и любой боец, ехавший на близкую линию фронта, находил там тепло и отдых.
В Ландсберге меня взволновал вид маленького кладбища. Оно стоит между деревьями городского бульвара. На этом кладбище покоится прах солдат и офицеров, героически сражавшихся за счастье нашей земли. Боевые друзья поставили над каждой могилой деревянный памятник, украсили его венками и начертали имена павших бойцов: старший лейтенант Яков Гаркавенко и красноармейцы Черкасов и Кучернюк, сержант Василий Коваль и девушка-санитарка Тоня Бубенчикова.
В середине, под старой липой, — две могилы. Их надгробья голубеют среди молодой зелени деревьев, сверху поставлены два пропеллера. Тут погребены летчики-истребители: лейтенант Советской Армии Иван Покашевский из Бердянска и лейтенант американской армии Гарольд Уантресс из Огайо. Оба они отдали свои жизни за свободу человечества.
Город Кюстрин — старая немецкая крепость. Как известно, гитлеровцы с упорством смертников цеплялись за ее мощные форты, но победоносные советские войска ударами с юга и севера обошли крепость и в жестоких боях окружили и пленили ее гарнизон. Кюстрин пал, открыв дорогу на западный берег Одера.
Мы въезжали в Кюстрин в пятом часу дня и медленно пробирались к переправе. Город разнесен вдребезги. Рыжей кирпичной пылью разбитых фортов покрыты изрытые воронками улицы, стены сожженных домов, поваленные снарядами деревья. Наклонены вниз и каждую секунду готовы рухнуть крепостные вышки. Точно вздыбленные в агонии звери, задраны вверх развороченные бомбами настилы мостов. Тут, в этом диком хаосе камней и железа, почти невозможно было разобраться, иногда терялись даже очертания улиц.
Неутомимые регулировщики направляли поток машин к переправам через Варту и Одер. Над деревянными переправами кружили немецкие самолеты. Часто стреляли наши зенитки. В воздухе не прекращались бои.
Голубеющая в широких весенних разливах, перед нами лежала широкая долина Одера. На горизонте метались черные клубы разрывов. Одер остался сзади.
Мы на плацдарме. Вот за теми деревьями, за невысокими холмами, за озерами — Берлин.
В каменном хаосе многоэтажных развалин ползут густые тучи кирпичной пыли. Время от времени с тяжким грохотом рушатся стены, загромождая улицы горами камней, стекла и железа. Слева неясно проступают очертания сожженного Силезского вокзала. Впереди — короткие вспышки пламени, оглушительные взрывы, мелькающие в воздухе темные комья вырванных из мостовой торцов и сухой стрекот пулеметов и автоматов, который кажется совсем слабым.
Пехотный батальон майора Михаила Яковлева ведет бой на Хольцмаркштрассе, одной из центральных берлинских улиц. Хольцмаркштрассе грохочет, пышет дымом и пламенем, содрогается от частых взрывов. Точно гигантская змея, протянулась эта улица по правому берегу реки Шпрее. Кое-где она отклоняется от прямой линии, слегка поворачивая то влево, то вправо, и это очень затрудняет наблюдение.
Батальону Яковлева досталась тяжелая работа: немцы вцепились в каждую уличную баррикаду, в каждый дом, в каждый подвал. Они притаились в развалинах, за косяками дверей и в проемах окон, на чердаках и в пролетах лестниц. Нужно выкуривать их буквально из каждой щели.
Впереди ведет бой девятая рота капитана Олейникова. Перебегая от подвала к подвалу, бойцы на ходу бросают гранаты, обстреливают двери и окна из винтовок и пулеметов. Точно серые привидения, несутся они в дыму и пламени. Их потные лица покрыты красноватой кирпичной пылью, губы крепко-накрепко стиснуты, пилотки сбиты на затылок.
Прижимаясь к горячим, черным от пепла и сажи стенам, мы бежим вдоль улицы. Тонко и злобно высвистывают пули. Сзади рявкают тяжелые танки, которые бьют по домам прямой наводкой. Навстречу нам неторопливой рысью пробегают собачьи упряжки. За низкими тележками — в них лежат раненые — бегут санитары в защитных плащах. Умные собаки огибают конские трупы, остовы разбитых пушек и машин и везут раненых по самым ровным местам. С каждым метром нам приходится все чаще ложиться. Продвигаться вперед очень трудно: середина улицы простреливается, а на тротуары рушатся верхние этажи горящих домов. От дыма и едкой пыли тяжело дышать, по лицу и рукам больно бьют горячие, острые, как иглы, черепичные осколки.
Вот, наконец, овощной подвал, в котором на несколько минут разместился командный пункт батальона. Отсюда до «переднего края» шестьдесят метров. В неглубоком подвале две грубые деревянные стойки, на них разложены ящики с парниковыми овощами, какие-то бутылки, чугунные гири.
В левом углу подвала два связиста перематывают катушки с проводом, в правом, за стойкой, присев на какое-то тряпье, молоденький лейтенант допрашивает пленного. Над самым подвалом хлестко бьет тяжелая гаубица из батареи старшего лейтенанта Гордюшина. Вся прислуга батареи ранена: Гордюшин — в руку, командир огневого взвода Конев и командир орудия сержант Ольшевец — в голову, наводчик Валиев — в грудь. Ни один из них не уходит.
Размахивая немецким офицерским палашом, возбужденный Гордюшин — кожанка его распахнута, конец бинта на руке размотался — хрипло кричит:
— Огонь!
Изрыгая пламя, тяжелая гаубица шлет вдоль улицы снаряд за снарядом. Пленный, высокий старик в форме фолькштурма, вздрагивает при каждом выстреле и вопросительно смотрит на окружающих.
— Мое имя Отто, — нервно бормочет пленный, — дамский портной. Я живу недалеко отсюда — Фалькенштайнштрассе, двадцать один… Тут десять минут хода…