Дорогами войны. 1941-1945
Шрифт:
Угроза старшины сначала не вызвала у меня какой-либо настороженности, и, проходя мимо него, я лишь спросил:
– Где тут находится ваш комбат? Я из шестого, мне как раз в первую роту нужно. Говорят, сегодня туда пойдут?
– Первый поворот направо, товарищ лейтенант. Значит, вместе пойдем сегодня. Там уже собираются. Вот этого разгильдяя туда бы прихватить на недельку.
Я пошел далее по траншее, а в моей голове стали назойливо вертеться слова: «Первая рота… первая рота… первая рота». Мне стало любопытно, что это за рота, которой старшина пугает. «Судя по всему, там долго не пробудешь, или там лежать придется в гнилом болоте. Ладно, приду, увижу сегодня…»
В траншее первого батальона 38-го стрелкового полка собиралась группа командиров и солдат, направлявшаяся в первую роту. Я доложил командиру батальона, что имею приказ прибыть в эту роту на место убитого лейтенанта Щербины, корректировщика огня 6-го гвардейского артполка.
– Очень хорошо. Я сам туда собираюсь. Отправимся, когда стемнеет. Ожидайте вот здесь, у поворота, – указал комбат взмахом головы в сторону, где поблизости от командного пункта начиналось короткое ответвление окопа в сторону противника. Мы обменялись крепким рукопожатием.
Сумерки наступали медленно, и я решил внимательно осмотреть местность. Взобравшись на насыпь земли перед окопом, я увидел впереди себя, рядом, проволочное заграждение в два кола, тянувшееся вдоль линии траншей, а на триста метров впереди него – открытое место, за которым чернел жиденький лесок. Мой взгляд на нем задержался – там находился противник, там где-то залегла первая рота, боевое охранение батальона и полка. Вся местность впереди была слегка вздыблена разрывами мин, снарядов и бомб, но больших воронок, где можно было бы при случае укрыться, я не заметил.
Я смотрел вперед и думал о скоротечности армейской фронтовой жизни. Всего четыре месяца назад, в марте, в глубине виднеющегося впереди леса, в восьмистах метрах от траншеи, меня тяжело контузило. Менее двух недель назад я еще лежал на госпитальной койке в Иванове, успел побывать в Москве, был направлен на Калининский фронт и вот теперь оказался у Мясного Бора, смотрю в сторону скрытой за лесом деревни Любцы, по которой в прошлом наша батарея вела огонь. Я нахожусь в окопах среди пехотинцев, а ночью буду впереди пехоты. До сих пор моя должность командира огневого взвода и старшего на батарее отделяли меня от пехоты двумя-тремя километрами, мне лишь изредка приходилось бывать на передовой, а теперь я на самой линии огня, который со стороны противника постепенно усиливался.
Сотни огненных трасс пронизывали все пространство впереди, проносились над головой, обрывались на средине поляны. Я посмотрел направо, где на фоне меркнувшего горизонта также рассыпались следы трассирующих пуль, зависали осветительные ракеты, и подумал: «И такая картина до Северного Ледовитого океана». Повернул голову налево, где вдали невидимые мне осветительные ракеты подсвечивали и обозначали контуры леса: «А там – до самого Черного моря идут кровопролитные бои». Только в этот момент, когда у меня оказалось время для размышлений, здесь, на передовой, я понастоящему глубоко осознал и даже как-то ощутил масштабы происходящей войны и невероятной длины линию фронта в несколько тысяч километров, где в таких же вот траншеях находились миллионы наших солдат. У меня возникло глубокое удовлетворение, что я нахожусь среди них.
Между тем отдельные огненные трассы ружейного огня, исходившие из леса и пересекающие друг друга, стали иногда превращаться в снопы искр, как будто там, впереди, в разных местах леса начинали крутить гигантские точильные камни, к которым прижимали металл.
Я втянул голову в плечи, сполз с бруствера и присоединился к своим попутчикам. Мне казалось невероятным, что по этому открытому месту можно идти, но все настойчиво повторяли:
– Пора идти.
– Надо выходить, пока огонь не усилился.
«Ну, конечно, – объяснил я себе, – сначала пойдем до выхода по траншее, а потом придется ползти по этому гиблому гнилому месту, которое впереди».
Наконец, все оказались в сборе и послали одного разведчика доложить об этом командиру батальона. Он тут же явился.
– Все собрались? Пошли, разберемся после выхода!
Мы свернули с траншеи в ход сообщения, уводивший в сторону противника. Через несколько шагов прошли под проволочным заграждением, тут же по пологому выходу выбрались на чистое место и прошли еще десяток метров. Комбат остановился, вся группа подтянулась и окружила его. Он стал называть место каждого в цепочке. Шустрый молоденький разведчик с круглым пухленьким личиком крутился возле командира батальона.
– Товарищ капитан, разрешите мне повести. Ну, разрешите. Я ходил уже не раз, знаю каждый бугорок и ямку, не будем спотыкаться. Разрешите мне повести, товарищ капитан?
Конечно, настоящий разведчик оправдывает свое название, когда оказывается первым, и он, естественно, старался при старших командирах показать свое мастерство. Но за этим в данной ситуации скрывалось и нечто другое – ему хотелось заодно прикрыть собой от шальной пули командира батальона, которого он, как и все солдаты (я уже успел узнать об этом), просто обожал.
Эта наивная хитрость была сурово наказана.
– А ты, чтобы поменьше вертелся, встанешь в хвост, – определил его место капитан.
Он поставил его, разумеется, не замыкающим, эта ответственная задача была возложена на одного из командиров, а предпоследним. Мне было определено идти впереди разведчика.
– В случае чего поможешь вот этому лейтенанту, который первый раз идет, – указывая на меня, сказал капитан назойливому разведчику.
Командир батальона отдал еще несколько указаний на случай неожиданностей, которые встретятся на пути, приказал всем еще проверить снаряжение. Я ощупал карманы, не осталось ли там каких-либо предметов, которые могли при движении издавать звук.
Все встали в цепочку, друг другу в затылок. В могучей фигуре командира батальона, который первым шагнул вперед, держа в левой руке гранату «лимонку», а в правой наган, чувствовались непоколебимая уверенность и решимость. Это шел хозяин своих владений и земли русской, и горе было тому врагу, который мог повстречаться на его пути. У других командиров гранаты были подвешены к поясам, пистолеты в руках, разведчики шли с автоматами на груди, а я, охваченный этим порывом и серьезностью людей, крепко зажал в своей руке пистолет ТТ.