Дорогами войны. 1941-1945
Шрифт:
– Покричи, покричи, сынок, легче будет, мы потерпим немного.
Наконец, хирург вставила в раны резиновые трубки, набросила на них салфетки, приказала отвязать ремни и, улыбаясь, посмотрела на меня.
– Ух ты какой! Сразу видно, что командовать сможешь.
– Ладно, – насупившись, ответил я, – зашивайте скорее и кончайте.
Она вскинула свои черные глаза и удивленно развела руками.
– А вот зашивать тебе раны не буду… За то, что ты вмешиваешься не в свои дела. Оставлю так.
– Как так? – встрепенулся я.
– А
Она вышла из палатки. Подошла сестра с бинтами и салфетками.
– Отойдите! – потребовал я. – Позовите врача.
Она тут же явилась. – Что случилось?
– Доделайте все сами, прошу вас.
– Ну что ж! Так и быть, придется уважить молодого командира. Ложись! Только теперь закрой глаза и не заглядывай.
Врачи медсанбатов во время обороны тоже иногда скучали и развлекались по-своему. Шутила тогда Нина Яковлевна Кренгауз. Я узнал ее имя только через тридцать пять лет от бывшего начальника медсанбата во время встречи ветеранов дивизии в Москве 9 мая 1977 года. А через полгода отыскалась и она сама – в Белоруссии.
После того как все было сделано, она оставила меня на столе и удалилась с медсестрой из палатки. Так пролежал я на операционном столе десяток минут. Потом она подошла ко мне и примирительно сказала:
– Ну, довольно дуться. Все уже позади. Сейчас я тебе расскажу, что такое столбняк и гангрена, а также, что тебе было сделано, чтобы уберечь от них, почему не зашили тебе раны.
Когда санитары положили меня на носилки и понесли из операционной в другую палатку, она проводила меня до выхода и у дверей спросила:
– Кто тебя выносил с поля боя?
– Два Федора.
– Опять они. Поставь две палки в тетрадь, – обратилась она к медсестре. – Скоро появятся. Сколько там за ними записано, подсчитай.
Врачи медсанбата поощряли санитаров за отвагу, без нудной переписки со штабом о представлении отличившихся к награде.
В палатке, где лежало всего несколько раненых, я встретился на короткое время с Алексеем.
– Вот это попали мы с тобой, – сокрушался он. – Располосовали и тебя. Не довелось нам вместе повоевать. Но я отсюда с места не двинусь. Через месяц там в любом случае буду. Рассчитаюсь за все.
…Рассчитаться довелось нескоро. Только 14 января 1944 года, через полтора года, окончились томительные месяцы обороны, и началась битва за Новгород.
Плацдарм, который удерживал командир роты Алексей Дьяченко, пригодился. 65-я стрелковая дивизия, введенная ночью в узкий прорыв в направлении деревни Тютицы, быстро взломала вражескую оборону и начала обходить и сокрушать фашистские гарнизоны, перехватывать и уничтожать охваченные паническим страхом колонны противника. В районе мясокомбината, западнее Новгорода, один из полков дивизии, которым командовал Александр Иванович Бородин, перехватил колонну отступающего противника и устроил «трехкилометровое кладбище».
О том,
Даниил КОРОБКОВ
ВОСПОМИНАНИЯ ДОНСКОГО КАЗАКА
Последние два года перед войной Коробков работал в «Нижневолгопроекте» в Заволжье на прикубанских плавнях, на изысканиях Невинномысского канала. В Европе уже полыхала война, когда «Нижневолгопроект» заключил договор на съемку приднестровских плавней в недавно присоединенной к Советскому Союзу Бессарабии (Молдавия).
22 июня 1941 года утром Коробков пришел к начальнику партии узнать, будет ли какая работа. Они присели у стола. Вдруг с улицы послышались рев мотора, крики и пулеметная стрельба – то прилетел «мессершмит», обстрелял базар и исчез, потом радио сообщило о начале войны.
Начальник партии ринулся на почту, чтобы связаться с Москвой, заявки на переговоры не принимали, телеграммы тоже не принимали. Во второй половине поехали в Тирасполь отправлять семьи, на вокзале толкотня страшная, но все же с большим трудом удалось втиснуть в пассажирский вагон женщин и детей. Только проводили поезд, показались десятка полтора немецких бомбардировщиков, и началась бомбежка какого-то военного объекта недалеко от вокзала. Видимо, там были боеприпасы – раздался взрыв страшной силы, в здании вокзала вылетели все стекла, даже с застекленной крыши, где стекло толще пальца.
Когда изыскатели пошли на стоянки машин, чтобы возвращаться в Бендеры, город предстал в растерзанном виде, словно война шла несколько месяцев: тротуары завалены битым стеклом, откуда-то проявился мусор, какие-то обломки, рваные газеты: от взрыва стекла вылетели во всем городе. Несколько дней партия находилась в Бендерах, ждали распоряжения, что делать в дальнейшем. Получив распоряжение свернуть работы и выезжать в Москву, партия погрузилась с беженцами на платформу-рудовоз с металлическими высокими бортами.
Железные дороги подвергались усиленной бомбардировке, поэтому весь июль поезд с беженцами, где находились изыскатели, колесил по Украине и югу России. Прошел слух, что эвакуированных должны доставить в Сталинград, – такой удачи Коробков не ожидал, это значит, что его без пересадок привезут домой. Да и других устраивало, потому что в Сталинграде филиал «Нижневолгопроекта», там связь с Москвой. К концу июля громадный состав с эвакуированными из Молдавии медленно втягивался на станцию Сталинград 1-й.